— Ну подумай, — плещет Кутейкин, — ведь вчера его из автобуса видел, он с пионеркой гулял, в прическе до пят, а нам даже чубчик не выказал. Ах, чукча, чукча кучерявый… Вчера, сладенький ты мой. Знакомься, Люли, настоятель Дома пионерок. Но смотрит зверем.
— Брось, киса, это я прежде со слезами на глазах работал. А теперь всех бы передавил.
— Слушай, возьми меня к себе! — кричит Кутейкин. — Нупс говорит, коммунары его ухрюкали, так аз отмщу: лишу их — своего мастерства. Возьми, а? Есть у тебя место?
— Есть у меня место, — говорит Белоедов. — Преподавателя бальных танцев. Пойдешь?
— Мне бы в театр теней, — вздыхает Кутейкин. — Хочу режиссером на театр теней!
И теребят блюдо и дискутируют. И чувствует Нупс, прямо в нем бочка скрипит, золотыми досочками квитается, и все связано с приходом Белоедова, и микрорельеф — и макро… черт знает как, и отвратительно, что связано, но — вкруговую! И странно, что Белоедов вдруг лыс, да вот таков. А несчастье будто бы в том, что разом ушли огурцы — и со стола, и из холодильника, и из зоны рискованного земледелия.
— Ты, владетель дачи, не мог огурцы навставлять?
— Ну, камрад, ты кем меня на даче держишь? Огурцы-то не из нашей дачи, а из нашего гастронома. На даче огурцы посеяны чисто символически.
— И что восходит, если не огурцы?
— Кру-жев-ник, — неуверенно говорит Кутейкин. — Кружевник, нематериальные активы… А также взяли урожай гороха.
— Так насыпь стаканчик к коньячку.
— Ты, камрад, на весь мой урожай замахнулся. Дача, подача… да ихняя дача рухнет через год, только видели! Зато у нас четыре за переэкзаменовку, мы передиктант перекатали! — хвалится Кутейкин. — Не только горшки в третий день выливаем.
— Вышло жизненное обеспечение, аут… — вдруг объявляет Нупс. — Хоть на коленях молите, хоть взятку всучите — точка!
— Бочка! Да ты хоть знаешь истинное страдание? Вот принеси гитару, пошарь в столовой под раскладушкой, Люли тебе отпоет.
А Белоедов посмеивается, тоже блюдо потихоньку отламывает, а усмешка у него — чистейший конверт!
А Кутейкин говорит кому-то в окно, опять у него кто-то в окне:
— Зайди, отсоси рюмочку. У тебя сразу кредо изменится. Да я не праздную, а прощаюсь, у меня цинга.
Но никто не приходит. И уже гитара, и Люли, выстроив Белоедову око, раскрывает вокал — должно, из французской оперы:
— А между тиною, тиной зеленою девичье тело плывет…
— Слыхал? Слыхал истинное?
— Ладно, — говорит Белоедов. — Возьму рисовальщиком. Наш больно много закладывает — прямую линию партии провести не в силах. Вообще-то — мил, и стажист, а среди рисовальщиков даже слывет. Да из-за него инспектора ходят, нюхают нас, как кобелей. Из-за него уж и не заложи.
А Люли рвет поющие струны зазеленевшими пальцами.
— Тело плывет, между камней толкается, мертвые смотрят глаза. Платье девчонки о камни цепляется, ветви вплелись в волоса…
И вдруг Нупс вспоминает, что у жены не совсем скроено платье. И думает: а может, Люли — фантом? Химера с Нотр-Дама или с Дома пионерок? Ведь он ее никогда не видел — значит, ее и нет? Глядь: а на портвейне — не 777, а 666!
— А я тебя с пионеркой накрыл! Проезжая мимо станции, — кричит Кутейкин Белоедову. — Валя, Валентина… Бюст пионерский — экстра! Но бедро широко.
— Ну, — спрашивает Нупса Белоедов, — куда запропал, трепетный друг Горацио? Где месяц промышлял? Видно, думаю, недосягаемо живет.
— Ты! Ты! — говорит Нупс и глотает воздух бочками. И скорей запивает, чтоб проскочило.
— Хотите сказать или просто отреагировать? — интересуется Белоедов.
— Ты! — говорит Нупс. И переводит дыхание на три бочки назад. — Подобрал бы ты когти и не шалил. И сопроводил меня в гигиенический бокс.
И идут, здравствуй, ванна, полубелым телом окрысившаяся, здравствуй, дорожный знак Стоянка стиральных машин и уснувшая и присохшая к тазу зеркальная гладь в цветении Лотоса. О заклейте мне рот конвертом! И сидят на белом боку, нога на ногу.
— Возьми грудь, порыдай на моей груди, а я тебя пожалею и спасу, — говорит Белоедов. — Или не смогу?
— Кто не знает, что ты на все мастер. Наш искусственник!
— Укатал и вымолил, юноша. Повествуй.
И Нупс нижет ему рвы со львами и полусмерти в полпервого — и вразброс, и в сложных погодных условиях. Выгоняет на трассу племя икарусов-катафалков — с облавой на каждой остановке и меж поминутными светофорами… Но не хватает — фактурного достоверного кругляка — достать Белоедова! И пускает в салун — контактеров с минтаем, язву в нос… А про бочку — ни-ни! Ныне счастье имеет вид конверта от тети Ханы… тьфу, тьфу, от тети Феи.