Коррупция в городском правительстве, в милиции, налоговой полиции, в паспортном столе, в конференц-зале… Табличка на входе: Тихо! Идет фракционная борьба… Интервью предводителя затененной, но многопрофильной организации: я советую вам решать проблемы с помощью не автоматов, но — плодотворных дискуссий. Дача мэра — памятник казнокрадству. Снимок дачи, чтоб впоследствии выйти — загородной гостиницей, чей вид читателем в центре упущен. Завышение цен, обвес, включение счетчика… Пышные аресты торговцев наркотиками, назавтра скучающих — на прежних явках. Сообщения источника, желающего раскрыться не сейчас, — о сотрудничестве с министром на близкой ноге. Заказные убийства… заказанные в редакциях — для первой полосы всей недели. В пользу благотворителей, сделавших пожертвования на ремонт филармонического органа, дан торжествующий обед — со съедением всех их жалких пожертвований. Раскрыт заговор оппозиции, снимавшей порнографические ролики — об инициативных аппаратных работниках. Меж праздничных могил найдены убиенные младенцы, паники: нашествие сатанистов. Посетивший город министр убыл к постоянному месту воровства. Портрет предводителя затененной организации с новыми инициативами: шефство-спасение школы от пошлостей учительской дидактики, постановка детей на крыло. Ночная бабочка: мы с обществом перестали быть единым организмом — дайте мне мои двести баксов за день, и я иду в ученицы швеи-мотористки.
И оперение желтой газеты — желтоклювые, неоперившиеся. Студенты с страстью к знанию: как вы формировали свой преступный умысел? С жаждой целого: картина должна быть комплексной, приложение — недоставшие типовые детали. Не просмотревшие сетку действительных событий, еще не вкусившие величавых трагедий и со вкусом раздувающие ничтожное — до катастрофы. Зарабатывая себе на учения и создавая всем — максимум проблем…
У них не меньше имен, чем надежд, что наладили именную прогрессию сами, раскрепощая накатавшего три сочинения — в три и пять писцов. И, упустив одноликость новообразованных, захламляют город — многофигурностью правды. Но порой подбираются — в одну полководческую фамилию, переходящий кубок — нарасхват и сверкает под самым скандальным творчеством. Как-то в картинах редакции мне мелькнул — вечерний разъяренный в поисках автора, опять что-нибудь опрокинувшего или залоснившего. И желтоперые, веселящиеся бросали на пальцах, кому сегодня принять кочующее имя — и нейтрализовать искателя.
— Ничто так не заслуживает фантазии, как попрание запрета. Жизнеутверждающий сюжет — камертон проникновенности. Опустим планомерные работы и броски против общества с разбрызгиванием статей — желчи, кровей, флегмы… Или неподдержание общих традиций — во славу дублирующей системы: прогулки в верхнем уровне, неуместные возрождения, неорганичные проходы сквозь и прочий отвлекающий и обволакивающий маневр. Но добрый романтически-демонический стиль — спустить себя на растерзание, склонить к остракизму… Тогда не одну вашу голову, но целиком вас перебросят — с правого фланга на левый, где гуляют брезгливость и ужас — эти свидетели, эти зрители!.. Для меня несомненно — мое беспринципное расхождение с природой. С тех пор, как я полагаю, что одиночество — это я, и с упоением терзаю образ изгоя. Но сейчас вокруг меня репетируют свободы — ничьих надзорных глаз, как это замутняет изгойство!
— Значит, не добродетельность, но — бюрократизм общественного порицания?
— Особенно я вожделею к царским герольдам, глашатаям, вестникам! Чтецы указов, карающие языки, клеймящие эпики. Дикторы государственной школы: фразировка, огневые ударения, метания в регистрах, распевы и бушевания, динамика зудящих шипящих, обвалы гадливости! У меня не хватило бы духу вопросить этих смачников — а кто вы есть, что оглашаете не свои, но чьи-то омерзительные приговоры — этим судейским голосом, гласом Саваофовым? Как вы прониклись такой глубиной в нуждах грозной Родины? И где вы поместили себя — внутри, за строкой устрашающих анонсов, точнее — денонсаций? Или снаружи?
— А если лукавство смирения — и длиннейшее наслаждение страданием?
— Страдание любит вас во всех версиях. Но — поживиться конформизмом? Недобросовестностью — и всем продажным, и гнилостным, что есть во мне, и не увидеть мир — преображенным? Гиперболой? Я, разумеется, уже увидела. Поскольку центральную часть жизни я, естественно, обнаруживаю — в воображении.