Пирамидальные тополя Старой Победы, еще разоблаченные, демонстрировали поджарый лом длинных, взвинченных в высь ветвей, подколотых тысячей мелких, как иглы, и в густом голубом воздухе превращались на контражуре — почти в кипарисы.
На раскормленном теле троллейбуса от кормы к носу проходила серебряная надпись: «Правильный выбор».
Был в близости от Сильвестра и некий идущий — в чем-то трехмесячной моды: в тулупе, крой — початок, фактура — кочки меха, или в шкуре немейского льва, плюс собственные меха — чернобурка под веко, на темени же дремал малахай и откладывал хвост на плечо прогреваемого… или львиная голова — пожалована первым владельцем на защитный шлем… Встречный стеклянно смотрел пред собой глухоманским оком — возможно, в чистоту снегов, откуда внезапно исчез, как кукурузник из радаров.
И опять брат Сильвестр не удержался на пути, и на сей раз тянулся — к забавам, состриженным с ветви, к щеголям отличной тропической подготовки, и уже угождал сладчайшими — сестре и кому-то, объявленному чрезвычайным… И опять отводила и обирала время старуха перед лотком. Эту седую подпушку обмишурила белая паутинка — легкомысленна и привязчива, а бреши дождливой экипировки тоже выдували из старухи подозрительный снег. Еще мах — и ее наряд вошел бы в свадебный, но посадить его — ветром или собственным недосмотром — на руины… Брат Сильвестр зажмурился, отпуская паутины лететь дальше, но опять возвращался к ужасной невесте, наверняка старейшей в роли. Старобрачная открыла лоточнице свою ладонь чуть суше детской коробки с карандашами — возможно, на провалившийся шестой, и демонстрировала секретик: два неравных жетона — белый пятирублевый и желтогубый полтинник, и за оба железных мечтала получить яблоко. Пасынки рая спускались на весы, не яблоки, но надувшиеся клещи, и уступали — битому среднему, из самых тенелюбивых, но и те и это были — недоступное старухе богатство. Голос позади Сильвестра нетерпеливо кричал: да отдайте ей, я доплачу!.. Но старуха-невеста вдруг замкнула карандашный кулак и, не оглядываясь, постыдно рванула с места действия, тоже так ничего и не обретя…
Картина «Завтрак на траве» украшала подхваченную дорогу: три тинейджера — простерты на скамейке или на последнем дыхании, и прощальные капли пива и части тел стекали на первые травы, где теснились бутыли — изрумрудным именем «Хольстен», в повторении заходящим за реальность.
Новый квартал открывали помятые столовские кастрюли: охапки гвоздик — молоко и пурпур, и утомленные собственной свежестью нарциссы и, прибившись к кастрюлям, одинокая ваза — пустышка с певчим горлом ангинной ноты, а также две банки в белых чепцах, отстаивая сентиментальное варенье в давно прошедшем лете. При столовских седлала детский стульчик полнотелая блондинка в спортивной куртке от общества «Динамо», а на веслах рук ее с чуть слышным плеском плыл сквозь сны годовалый младенец. Блондинка укачивала его и не очень кухарничала с покупателями, но влюбленно смотрела на спящее дитя, лилию долин, и натянуто улыбалась невидимым подземным толчкам и правила на спящем пловце то изобильный берет, то полы кукольного пальтишка.
С колокольни над площадью размеренно низвергался колокол, разбивая чугунным наскоком — коробку площади. Толпа прихожан, встав на длинной соборной лестнице, застыла в сполохах механических шумов и хорового молчания, и лица были обращены к одной на всех тени.
Дальше шел парк или сад…
Дорога — не более алиби для заблудшего. Для брата Сильвестра, кто выдвинут из пункта А в пункт Б, но отчего-то не добрался до чрезвычайного предстояния по скончании срока и сада и не узнал, чем отличилась бы его участь в доме словесных находок. Но когда любопытные начнут докучать вышеизбранному брату, почему он не смог опознать дорогу и был ли где-нибудь в минуты беседы, ему придется отчитываться — центральными нитями, сшивающими потоки слов, а также — убедительными степенями пути, крепежным крюком пейзажа, златокудрой аркой в солнечный двор или заунывной погудкой. Наконец, начислить асимметричные и запоминающиеся лица. То, что не получается округлить, досочинить изломами и торцами… как и весь путь — от первого и до последнего шага, хотя мера шаг, пожалуй, даст солипсический намек, что дорога протянута — лишь через ощущения шагающего…