Но главным условием ограбления поездов является, по моему мнению, элемент неожиданности в соединении с воображением пассажиров. Если вы когда-нибудь видели лошадь, поевшую траву «локо», то поймете, что я хочу выразить, говоря, что пассажиры делаются «локированными». У этой лошади развивается самое безумное воображение. Вам не заставить ее перейти через маленький ручеек, фута в два ширины. Ей он кажется, широким, как Миссиссипи.
То же происходит и с пассажирами. Они воображают, что стреляет сто человек, когда на самом деле налетчиков всего двое или трое. Дуло револьвера кажется широким, как вход в туннель. С пассажиром справиться легко, хотя он иногда и может прибегнуть к мелким низким уловкам, — например, спрятать пачку денег в сапог и забыть вытащить их, пока вы не толкнете его под ребро кончиком своего шестизарядного револьвера. Но вообще пассажир — человек безвредный.
Что касается поездной прислуги, то у нас с нею было не больше хлопот, чем с обыкновенным стадом баранов. Я не хочу сказать, что они трусы, а указываю на то, что они только обладают здравым смыслом и бессильны против блефа. То же и с чиновниками. Я видел, как агенты тайной полиции, шерифы и железнодорожные детективы передавали свои деньги кротко, как Моисей. Я видел еще, как один из храбрейших шерифов каких я когда-либо встречал, запрятал ружье под сиденье и выворачивал свои карманы вместе с остальными, когда я собирал дань. Он не испугался, но просто сознавал, что за нами преимущество.
Кроме того, у многих чиновников есть семьи, и они понимают, что им не следует подвергать себя риску. Для того же, кто нападает на поезд, смерть не страшна. Он ожидает, что когда-нибудь будет убит, и по большей части так и случается. Если вы случайно окажетесь в поезде во время ограбления, то советую вам стать в шеренгу вместе с другими и приберечь свою храбрость для другого случая, когда она сможет принести вам какую-нибудь пользу. Вторая причина, почему чиновники неохотно впутываются в дела с налетчиками, — чисто финансовая. Каждый раз, когда имеет место вооруженное столкновение, и кто-нибудь убит, чиновник обычно терпит убыток. Если же налетчику удается бежать, издается приказ о задержании Джона До и др., шерифы раз'езжают сотни миль и
записывают показания всех свидетелей по пути следа, оставленного беглецами. А правительство оплачивает все это. Так что для чиновников это скорее вопрос прогонных, чем храбрости.
Я приведу пример в доказательство своего утверждения, что неожиданность — лучшая карта в игре налетчиков на поезда. В 92 году шайка Дальтона задала много работы правительственным агентам в стране племени чиракезов. То было их счастливое время; они стали такими смелыми и дерзкими, что обычно об'являли заранее, что думают предпринять. Однажды они заявили, что остановят поезд М. К. и Т. в определенную ночь на станции Праер-Крик, на индейской территории. В ту же ночь железнодорожная компания забрала в Мескоджи пятнадцать полицейских агентов и посадила их в поезд. Кроме того, около пятидесяти вооруженных людей были спрятаны в депо в Прайер-Крике. Когда курьерский поезд Кати подошел к станции, ни одного дальтонца не было видно. Следующая станция, Адейр, находилась на расстоянии шести миль. Когда поезд подходил к ней, полицейские приятно проводили время, толкуя о том, что бы они сделали с дальтонцами, если бы те появились. Вдруг снаружи послышались выстрелы. Стреляла точно целая армия. Кондуктор и рабочий у тормоза вбежали в вагон с криками: «Железнодорожные налетчики!» Несколько полицейских раскрыли двери, соскочили на землю и побежали вдоль поезда. Другие спрятали винчестеры под сиденья. Двое вступили в бой и были убиты.
Дальтонцам потребовалось ровно десять минут, чтобы остановить поезд и снять охрану.
В течение следующих двадцати минут они забрали из денежного вагона двадцать семь тысяч долларов и исчезли бесследно. Я думаю, что полицейские вступили бы, в серьезный бой в Прайер-Крике, где они ожидали нападения, но в Адейре они растерялись и потеряли всю боеспособность, на что и рассчитывали дальтонцы, знавшие свое дело.
Мне кажется, что, в заключение, я не могу не поделиться некоторыми выводами из моей восьмилетней практики в роли налетчика. Ограбление поездов — невыгодное дело! Оставляя в стороне вопросы права и морали, которые мне не следует затрагивать, скажу, что в жизни аутло мало завидного. Деньги скоро теряют всякую ценность в его глазах. Он начинает смотреть на железную дорогу и на железнодорожников как на своих банкиров, а на револьверы, как на чековую книжку на любую сумму. Он разбрасывает деньги направо и налево. Большую часть времени он проводит по походному, скачет день и ночь и временами ведет такую тяжелую жизнь, что не в состоянии наслаждаться довольством, когда добьется его. Он знает, что в конце концов обречен, что рано или поздно лишится жизни или свободы, и что меткость его прицела, быстрота его лошади и верность револьвера только отсрочивают неизбежное.
Это не значит, что ои теряет сон от страха перед полицейскими. За все время моей практики я никогда не видал, чтобы полиция нападала на шайку аутло, не превосходя ее численно раза в три.
Но аутло не может выбить из головы одной мысли, — и вот что делает его жизнь особенно горькой: он знает, откуда полицейские рекрутируют своих агентов. Он знает, что большинство этих опор закона когда-то были его нарушителями, конокрадами, жуликами, бродягами и такими же аутло, как он сам; он знает, что они достигли безнаказанности и теперешнего положения только потому, что стали государственными шпионами и что изменили своим товарищам и выдали их на тюрьму и смерть.
Он знает, что когда-нибудь, — если он раньше не будет убит! — и его Иуда примется за дело, и тогда будет поставлена ему западня, и он самокажется захваченным вместо того, чтобы попрежкему захватывать других.
Вот почему налетчик на поезда выбирает себе компанию в тысячу раз с большей осторожностью, чем благоразумная девушка — возлюбленного. Вот почему он по ночам сидит на постели и прислушивается к стуку подков каждой лошади на дальней дороге. Вот почему он целыми днями размышляет над каким-нибудь замечанием или необычным движением товарища или над несвязным бредом лучшего друга, спящего с ним рядом.
Вот одна из причин, почему профессия железнодорожных налетчиков не так приятна, как одна из ее побочных ветвей — политика или биржевая спекуляция.
Улисс и собачник
Перевод Зин. Львовского.
Знаете ли вы час собачника?
Когда указательный палец сумерек начинает смазывать ярко окрашенные контуры Нью-Йорка, наступает час, посвященный одному из наиболее меланхолических зрелищ городской жизни.
С высоких утесов башенных квартир, с вершин меблированных комнат, в которых обитают горные жители Нью-Йорка, спускается армия существ, которые когда-то были людьми. Еще и теперь они ходят на двух ногах и сохранили человеческий облик и речь, но вы легко можете заметить, что по развитию они стоят ниже животных. Каждый из этих существ сопровождает собаку, с которой соединен искусственной связью. Все эти люди — жертвы Цирцеи.
Не по собственной воле стали они лакеями Фиделек, посыльными бультеррьеров и проводниками Тоузеров. Современная Цирцея вместо того, чтобы превратить их в животных, оставила между ними разницу… длиною в шесть футов привязи. Каждого из этих собачников его Цирцея ласкою, подкупом или приказанием заставила вывести на прогулку бесценное домашнее сокровище.
По их лицам и манерам вы увидите, что собачники заколдованы безнадежно. Никогда не явится Улисс, хотя бы в виде фурманщика, чтобы снять с них чары. У некоторых из них лица совсем окаменели. Этих людей уже не трогают сожаление, любопытство, насмешки людей. Годы семейной жизни и беспрерывного принудительного собачьего руководства сделали их нечувствительными. Они освобождают своих собак, запутавшихся возле фонарных столбов или вокруг ног обыкновенных пешеходов, с важностью мандарина, разматывающего свою косу.
Другие, не так давно низведенные до степени собачьего атташе, принимают эту обязанность с сердитым и свирепым видом. Они маневрируют собакой на кончике веревки с таким же удовольствием, какое испытывает девушка на рыбной ловле, когда на крючок ее попадает морской реполов.