- Ты хочешь сказать, что станешь кардиналом? Ну уж знаешь, это слишком! - воскликнул регент расхохотавшись.
- Поскольку вы, ваше высочество, не хотите мне дать голубое, мне придется в ожидании лучшего удовольствоваться красным.
- Он хочет большего, чем быть кардиналом!
- А почему бы мне не стать когда-нибудь папой?
- В самом деле, ведь Борджа был папой.
- Бог нам обоим ниспослал долгую жизнь, монсеньер. Вы еще увидите это и многое другое.
- Ты знаешь, черт возьми, что я презираю смерть.
- Увы, слишком.
- Так вот: из-за тебя я стану трусом - любопытства ради.
- Это было бы совсем неплохо. А для начала вам следует, монсеньер, отказаться от ваших ночных прогулок.
- А это почему?
- Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!
- Какое это имеет значение?
- И еще по другой причине.
- По какой же?
- Ваши ночные прогулки, - сказал Дюбуа ханжеский тоном, - не могут быть одобрены церковью.
- Ступай к черту!
- Вот видите, монсеньер, - сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, - среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.
- Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, - ответил де Трессан.
- Когда же состоится церемония? - спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.
- Как только у вас будут все необходимые бумаги.
- Мне нужно на это три дня.
- Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.
- Сегодня суббота. Итак, до среды.
- До среды, - ответил де Трессан,
- Только, аббат, я хочу заранее тебя предупредить, - сказал регент, - на церемонии посвящения тебя в сан не будет присутствовать одна довольно влиятельная особа.
- Кто посмеет так оскорбить меня?
- Я!
- Вы, монсеньер! Ошибаетесь, вы будете сидеть на своем обычном месте.
- А я тебе говорю, что не буду.
- Держу пари на тысячу луидоров, что будете!
- Даю тебе честное слово, что не буду на церемонии!
- Держу пари на две тысячи луидоров, что будете!
- Наглец!..
- Итак, до среды, господин де Трессан… А с вами, монсеньер, мы встретимся на церемонии, - сказал Дюбуа и покинул кабинет регента в отличнейшем расположении духа. Он хотел поскорее разгласить весть о своем будущем назначении.
Но в одном Дюбуа ошибся: он не добился согласия де Ноайля. И угрозы и посулы оказались бессильны. Дюбуа никак не мог заставить кардинала подписать аттестацию о добрых нравах, которую он рассчитывал получить у него любой ценой. Правда, то был единственный прелат, посмевший оказать святое, благородное сопротивление опасности, угрожавшей церкви. Орлеанский университет присудил Дюбуа ученую степень лиценциата. Архиепископ Руанский Безон подписал рекомендацию, и к условленному дню все документы были собраны. В пять утра, переодетый в охотничий костюм, Дюбуа выехал в Понтуаз, где встретился с епископом Нантским, и тот, верный своему обещанию, посвятил его в сан.
К полудню со всеми церемониями было покончено, а к четырем часам, успев предстать перед советом регентства, который из-за кори, свирепствовавшей, как мы говорили, в Тюильри, заседал в Старом Лувре, Дюбуа вернулся домой уже в облачении архиепископа. В кабинете его ждала Фийон. Будучи одновременно агентом тайной полиции и хозяйкой веселого заведения, эта дама имела в любой час доступ к Дюбуа. Даже в этот торжественный день Фийон не посмели не впустить, так как она заявила, что у нее есть сообщение чрезвычайной важности.
- О, черт возьми, вот это встреча! - воскликнул Дюбуа, увидев свою старую знакомую.
- Черт возьми, куманек, - ответила Фийон, - если ты настолько неблагодарен, что забываешь старых друзей, то я не так глупа, чтобы забывать своих, особенно когда они идут
- Послушай, - сказал Дюбуа, снимая свое облачение, - ты и теперь, когда я стал архиепископом, намерена по-прежнему называть меня кумом?
- Еще бы! Теперь-то уж только кумом, и никак иначе. Я даже готова попросить у регента, когда с ним увижусь, сделать меня настоятельницей какого-нибудь женского монастыря, единственно, чтобы не отстать от тебя.
- А этот распутник по-прежнему посещает твое заведение?
- Увы, теперь уже не ради меня, куманек. Пролетели счастливые деньки. Но я надеюсь, что они вернутся и что на судьбе моего заведения сразу скажется твое повышение.
- Бедная моя кума! - сказал Дюбуа, наклоняясь, чтобы фийон отстегнула ему крючок на мантии. - Ты же сама понимаешь, что теперь положение изменилось и я больше не могу навещать тебя, как прежде.
- Что-то ты больно загордился. Ведь Филипп ко мне приходит по-прежнему.
- Филлип всего лишь регент Франции, а я архиепископ. Понимаешь? Мне нужна любовница, имеющая дом, куда я мог бы приходить, не опасаясь скандала, например госпожа де Тансен.
- Да, да, та, что обманывает тебя с Ришелье?
- А кто тебе сказал, что она наоборот, не обманывает Ришелье со мной?
- Матушки мои! Она, случайно, не совмещает ли несколько должностей, служа разом и любви, и полиции?
- Может быть. Да, кстати о полиции, - сказал Дюбуа, продолжая раздеваться. - Знаешь ли ты, что твои агенты ни черта не делают последние три-четыре месяца и что, если так будет продолжаться, мне придется прекратить тебе выплату жалованья?
- Ах ты, подлец! Вот как ты обращается со своими старыми друзьями! Ладно же, я пришла к тебе с важным сообщением, а теперь ничего не скажу.
- С сообщением? О чем?
- То-то, о чем! Ну-ка, отними у меня жалованье!
- Уж не об Испании идет ли речь? - спросил новоиспеченный архиепископ, нахмурив брови, так как инстинктивно чувствовал, что опасность грозит оттуда.
- Речь идет, кум, всего-навсего об одной девице, с которой я хотела тебя познакомить. Но раз ты становишься отшельником, прощай.
И Фийон направилась к двери.
- Ну ладно, будет, иди сюда, - сказал Дюбуа и направился к своему секретеру.
И старые друзья, вполне достойные друг друга, остановились и, встретившись глазами, расхохотались.
- Вот так-то лучше, - сказала Фийон. - Я вижу: еще не все потеряно; с тобой все-таки можно иметь дело. А ну-ка, кум, отомкни свой секретер и поделись со мной его содержимым, а я открою рот и поделюсь с тобой кое-какими сведениями.
Дюбуа вынул сверток, в котором было сто луидоров, и показал его Фийон.
- И чем же набита эта колбаска? - спросила она. - Ну? Только не ври; впрочем, я все равно для верности после тебя пересчитаю.
- Тут две тысячи четыреста ливров; неплохие денежки, мне кажется.
- Да, для аббата; но не для архиепископа.
- Ах ты, негодяйка, - сказал Дюбуа, - разве ты не знаешь, до какой степени наше казначейство обременено долгами!
- Ну и что? Почему тебя это беспокоит, шут ты этакий? Ведь Ло наделает вам еще миллионов!
- Хочешь вместо этого свертка десять тысяч ливров акциями миссисипской компании?
- Спасибо, любовь моя, я предпочитаю сто луи, давай их. Что поделать, я добрая женщина, а ты когда-нибудь станешь щедрее.
- Ну хорошо. Так что же ты хотела мне сказать? Я слушаю.
- Прежде всего, куманек, ты должен мне обещать одну вещь.
- Какую же?
- Поскольку дело касается одного моего старого друга, ты должен обещать, что с ним ничего дурного не случится.
- Но если твой старый друг - негодяй, заслуживающий виселицы, какого черта тебе надо его спасать от наказания?
- Это уж мое дело. У меня свои принципы.
- Отстань! Я ничего не могу тебе обещать.
- Что ж, тогда прощай, кум. Возьми свои сто луидоров.
- О, да ты, я вижу, стала недотрогой.
- Вовсе нет, но у меня есть свои обязательства перед этим человеком. Он вывел меня в люди.
- Тогда ему есть чем похвастаться. Он оказал обществу неоценимую услугу.
- Я тоже так думаю. И ему не придется об этом жалеть, поскольку я ничего тебе не скажу, если ты мне не обещаешь сохранить ему жизнь.
- Ну ладно, мы его не казним. Я даю тебе слово. Теперь ты довольна?