— Кого?
— Элоизу.
— Вашу дочь?
— Да, ее… Мою бедную дочь!
— Приговорили… Но кто? Как? За что?
— Потому что она продала букет…
— Какой букет?
— Букет гвоздик… Она вовсе не цветочница, — ответила жена Тизона, как будто что-то вспоминая. — Как же она могла продать букет?
Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на этот бесполезный диалог.
— Добрая женщина, — сказала она, — я прошу вас пропустить меня. Вы мне позже обо всем расскажете.
— Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.
Королева смертельно побледнела.
— Боже мой! — прошептала она, поднимая глаза к небу.
Потом повернулась к гвардейцу:
— Сударь, — попросила она, — будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она не в себе.
— Пойдем, мамаша, — сказал гвардеец, — освободим дорогу.
Но жена Тизона не двигалась с места.
— Нет, — продолжала она, — пусть она простит меня, пусть спасут мою дочь.
— Кто?
— Человек в плаще.
— Сестра, — сказала мадам Елизавета, — утешьте ее несколькими словами.
— Охотно, — ответила королева. — Действительно, так будет быстрее.
Затем она повернулась к душевнобольной:
— Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.
— Я хочу, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы. И потом, когда вы увидите человека в плаще, вы прикажете ему спасти мою дочь, потому что он сделает все, что вы захотите.
— Я не знаю, кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке в плаще, — ответила королева. — Но если речь идет только о том, чтобы успокоить вашу совесть и получить от меня прощение за нанесенные мне оскорбления, я от всей души искренне прощаю вас, бедная женщина. Пусть и меня простят те, кого я могла обидеть.
— О! — воскликнула жена Тизона с невыразимой радостью, — Раз вы простили, теперь он спасет мою дочь. Вашу руку, сударыня, вашу руку.
Удивленная королева протянула руку, ничего не понимая. Жена Тизона схватила ее и прижалась к ней губами.
Тут на улице, где стоял Тампль, повышался голос глашатая, сообщавшего новости.
— Слушайте, — кричал он, — слушайте постановление. Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!
Как только эти слова услышала жена Тизона, лицо ее исказилось, она опять раскинула руки, преграждая путь королеве.
— О! Боже мой! — прошептала королева, которая в свою очередь тоже не пропустила ни слова из этого ужасного сообщения.
— Приговорили к смертной казни? — крикнула мать. — Мою дочь приговорили? Моя Элоиза погибла? Значит он ее не спас и не может спасти? Значит, слишком поздно?.. А-а!..
— Бедная женщина, — сказала королева, поверьте, я вам сочувствую.
— Ты? — сказала жена Тизона, и глаза ее налились кровью. — Ты? Ты мне сочувствуешь? Ты меня жалеешь? Никогда! Никогда!
— Вы ошибаетесь, я жалею вас от всего сердца, пропустите же меня.
— Пропустить тебя!
Жена Тизона расхохоталась.
— Ну уж, нет! Выпустить тебя, чтобы ты бежала! Ведь они сказали, что если я попрошу у тебя прощения и помогу тебе бежать, моя дочь будет спасена. Но раз моя дочь умрет, то ты тоже не спасешься.
— Ко мне! Помогите мне, — воскликнула королева. — Ах, Боже мой, Боже мой! Вы же видите, что эта женщина безумна.
— Нет, я не безумная, нет. Я знаю, что говорю, — крикнула жена Тизона. — Да, это правда, существует заговор. Это Симон его раскрыл. Это моя дочь, моя бедная дочь, та, которая продала букет. Она это подтвердила перед Революционным трибуналом… Букет гвоздик… Там внутри были записки…
— Сударыня, — сказала королева, — именем Неба!
Опять послышался голос глашатая, выкрикивающий:
— Постановление, по которому Элоиза Тизон приговаривается к смертной казни за участие в заговоре!
— Ты слышишь, — завопила душевнобольная, вокруг которой уже стали собираться дежурившие в Тампле охранники, — приговорили к смерти? Это из-за тебя, только из-за тебя убьют мою дочь! Слышишь, из-за тебя, Австриячка.
— Именем Неба, — сказала королева. — Если вы не хотите избавить меня от этой несчастной сумасшедшей, позвольте мне хотя бы подняться в башню. Я не могу выносить упреки этой женщины: они слишком несправедливы, они убивают меня!
И королева, всхлипнув, отвернулась, чтобы никто не видел ее слез.
— Да, да, плачь, лицемерка! — закричала безумная. — Твой букет ей дорого стоил… Она должна была это знать: умирают все, кто тебе служит. Ты приносишь несчастье. Австриячка: убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, а теперь убьют и мою дочь! Когда же, наконец, убьют тебя, чтобы никто больше из-за тебя не умирал?
Эти последние слова несчастная прокричала, сопровождая их угрожающими жестами.
— Несчастная! — прокричала мадам Елизавета. — Ты забыла, что перед тобой королева?
— Королева, она?.. — повторила жена Тизона, слабоумие которой становилось все более явным. — Если это — королева, то пусть она запретит палачам убивать мою дочь… Пусть помилуют мою бедную Элоизу… Короли могут миловать… Ну, верни же мне мою дочь, и я признаю, что ты — королева… А до этого ты просто женщина, и та женщина, которая приносит несчастье, которая убивает!..
— Сударыня, сжальтесь, — воскликнула Мария-Антуанетта, — вы же видите мое горе и мои слезы.
И королева попыталась пройти, не затем, чтобы бежать, а машинально, чтобы избавиться от этого наваждения.
— Ну нет! Ты не пройдешь, — вопила безумная. — Ты хочешь бежать, мадам Вето… Я это хорошо знаю, человек в плаще мне об этом сказал. Ты хочешь бежать к пруссакам… Но ты не убежишь, — продолжала она, цепляясь за платье королевы, — я помешаю тебе! Я! Бей мадам Вето! К оружию, граждане… Чтобы кровь…
И несчастная упала, вырвав клок из платья королевы, руки ее в Судороге искривились, волосы были растрепаны, глаза налиты кровью.
Растерявшаяся, но, по крайней мере, свободная от безумной, королева только было собралась направиться в сторону сада, как вдруг жуткий крик, собачий лай и какой-то странный шум вывели из оцепенения наблюдавших эту сцену гвардейцев.
— К оружию! К оружию! Измена! — кричал кто-то, и королева узнала голос сапожника Симона.
Возле этого человека, стоявшего с саблей в руке на пороге хибары, яростно лаял маленький Блэк.
— К оружию! Весь отряд! — орал Симон. — Нас предали. Пусть Австриячка возвращается в башню. К оружию! К оружию!
Прибежал офицер. Симон о чем-то ему рассказывал, указывая на хибару, глаза его горели. Офицер в свою очередь крикнул:
— К оружию!
— Блэк! Блэк! — позвала королева, сделав несколько шагов вперед.
Но собака не откликалась и продолжала яростно лаять.
Прибежали вооруженные караульные, они поспешили к хибаре, а гвардейцы муниципалитета окружили королеву, ее золовку и дочь, заставили их вернуться в башню и плотно закрыли за ними дверь.
— Оружие к бою! — закричали гвардейцы часовым.
Послышался шум заряжающихся ружей, которые готовили к бою.
— Это там, под крышкой подвала, — рычал Симон. — Я видел, как двигается эта крышка, я уверен в этом. Вот и эта непричастная к заговору собачка затявкала на заговорщиков, которые, по всей вероятности, прячутся в подвале. Глядите, собака продолжает лаять.
И действительно, Блэк оживился, услышав крики Симона, и его лай стал еще громче.
Офицер схватил кольцо крышки от подвала. Два самых сильных гренадера, увидев, что он не может с ней справиться, попытались помочь, но безуспешно.
— Вы видите, они снизу держат крышку, — сказал Симон. — Огонь, стреляйте сквозь крышку, друзья мои!
— Эй, вы, — крикнула вдовушка Плюмо, — вы разобьете мои бутылки.
— Огонь! — повторял Симон. — Огонь!
— Замолчи ты, крикун! — сказал ему офицер. — Так, принесите топоры, мы поднимем доски… Одному взводу находиться в полной готовности! Внимание! Как только крышка поднимется, тотчас огонь!