Как только в своих поисках они удалились от Мориса, который с нетерпением наблюдал за ними, он бросился в спальню, вновь открывая все шкафы и шепча с тревогой:
— Женевьева, Женевьева!
Но Женевьева не отвечала, комната действительно была пуста.
Тогда Морис в свою очередь кинулся обыскивать дом. Он осмотрел все, но безрезультатно.
В это время послышался шум, и к дверям подошли вооруженные люди. Обменявшись с часовым паролем, они заполнили сад и дом. Меж пришедшими мелькал задымленный султан на шлеме Сантерра.
— Ну? — спросил он Лорэна. — Так где же заговорщик?
— Заговорщик?
— Да. Я вас спрашиваю, чем вы здесь занимались?
— Я тоже мог бы спросить вас об этом: ваш отряд, если он хорошо охранял выходы, должен был арестовать его, потому что Мезон-Ружа в доме, когда мы пришли, уже не было.
— Что вы там такое говорите? — закричал разъяренный генерал. — Значит вы его упустили?
— Мы не могли его упустить, потому что не видели его.
— Тогда я отказываюсь что-либо понимать, — сказал Сантерр.
— Что именно?
— То, что мне сказал ваш посланец.
— А разве мы к вам кого-нибудь посылали?
— Конечно. Это был человек в коричневом, черноволосый, в зеленых очках. Он пришел предупредить нас от вашего имени, что вы чуть не схватили Мезон-Ружа, но он защищался, как лев. Поэтому вместе с отрядом я поспешил к вам на помощь.
— Человек в коричневом, с черными волосами и в зеленых очках? — повторил Лорэн.
— Да, он еще держал под руку женщину.
— Молодую и красивую? — воскликнул Морис, бросаясь к генералу.
— Да, молодую и красивую.
— Это был он и гражданка Диксмер.
— Кто он?
— Мезон-Руж… О! Презренный, почему я не убил их обоих?
— Ну, ну, гражданин Линдей, — произнес Сантерр, — их схватят.
— Но, какого черта вы их пропустили? — спросил Лорэн.
— Черт побери! — выругался Сантерр. — Я их пропустил, потому что они знали пароль.
— Они знали пароль! — воскликнул Лорэн. — Выходит, среди нас находится предатель?
И Лорэн осмотрелся, ища глазами предателя, чтобы громогласно обличить его.
Он встретил мрачный и нерешительный взгляд Мориса.
— О! — прошептал он. — Что все это значит?
— Этот человек не мог уйти далеко, — заметил Сантерр. — Мы обыщем всю округу. А может быть, он уже наткнулся на какой-нибудь патруль, который оказался более удачливым и уже схватил его.
— Да, да, будем искать, — сказал Лорэн.
И он схватил за руку Мориса, а затем, под предлогом начала поисков, увел его в сад.
— Да, будем искать, — согласились гвардейцы, — но перед этим…
Один из них кинул факел в сарай, набитый досками и хворостом.
— Пойдем, — говорил Лорэн, — пойдем.
Морис не оказал ни малейшего сопротивления. Он шел за Лорэном как ребенок. Не обменявшись ни словом, они дошли до моста. У моста они остановились, Морис обернулся.
Небо над предместьем стало красным, и было видно, как над домами взлетают тысячи искр.
Глава IV
Клятва верности
Вздрогнув, Морис протянул руку в сторону старинной улочки Сен-Жак.
— Огонь, — произнес он, — огонь!
— Ну и что, — сказал Лорэн, — огонь, и что из этого?
— О, Боже мой! Боже мой! А, если она вернулась?
— Кто?
— Женевьева.
— Женевьева — это мадам Диксмер, не так ли?
— Да, она.
— Думаю, что ты можешь этого не бояться. Она не вернется, потому что там ей нечего делать.
— Лорэн, я должен найти ее, мне нужно отомстить за себя.
— О! — произнес Лорэн.
— Ты мне поможешь найти ее, правда, Лорэн?
— Черт возьми, это будет не так трудно.
— Но как?
— Как видно, тебя очень интересует судьба гражданки Диксмер. Вероятно, ты знаешь самых близких ее друзей. Она не покинет Париж, потому что они все хотят оставаться здесь. Она спрячется у какой-нибудь из своих верных подруг. Завтра утром какая-нибудь Роза или Мартон принесет тебе записочку примерно такого содержания:
И пусть Морис придет к консьержу на такую-то улицу, в такой-то дом и спросит мадам * * * Вот так.
Морис пожал плечами. Он знал, что у Женевьевы нет никого, где она могла бы спрятаться.
— Мы не найдем ее, — прошептал он.
— Позволь-ка мне сказать тебе кое-что, Морис, — сказал Лорэн.
— Что именно?
— Даже если мы не найдем ее, это будет не самое большое несчастье.
— Если мы не найдем ее, Лорэн, — ответил Морис, — я умру.
— Ах ты, черт! Выходит, что ты чуть не умер от этой самой любви?
— Да, — ответил Морис.
Лорэн на минуту задумался.
— Морис, — сказал он, — сейчас около одиннадцати часов, квартал безлюден, вот скамья, которая, кажется, стоит здесь специально для двух друзей. Давай-ка поговорим откровенно. Я обещаю, что буду говорить только в прозе.
Морис осмотрелся и сел рядом с другом.
— Говори, — сказал он, уронив отяжелевшую голову на руки.
— Дорогой друг, послушай, без вступления, без перифраз, без комментариев, я расскажу тебе об одной вещи, которая нас погубит, вернее, которой ты нас погубишь.
— Как это? — спросил Морис.
— Милый друг, — продолжал Лорэн, — есть постановление Комитета общественного спасения, которое объявляет предателем родины каждого, кто поддерживает отношения с врагами. Тебе известно об этом постановлении?
— Конечно, — ответил Морис.
— Ты о нем знаешь?
— Да.
— Ладно. Тебе не кажется, что ты хорошо подходишь под это постановление?
— Лорэн!
— Конечно. Хотя ты не считаешь, что родину боготворят те, кто предоставляет кров, стол и ночлег шевалье де Мезон-Ружу, который не является экзальтированным республиканцем, и, полагаю, не будет обвинен в участии в сентябрьских событиях.
— Ах, Лорэн! — вздохнул Морис.
— Так вот, из этого следует, — продолжал моралист, — что ты был или в какой-то степени есть друг врага родины. Постой, постой, не возмущайся, дорогой друг. Ты как Анселан[57], едва шевельнешься, как гора уже приходит в движение. Повторяю, не возмущайся, а лучше признайся, что ты больше не ревностный патриот!
Лорэн произнес эти слова со всей нежностью, на которую только был способен, и почти с искусностью Цицерона.
Морис промолчал, выразив свой протест жестом.
Но Лорэн не довольствовался таким ответом и продолжал:
— Ах, Морис, если бы мы с тобой жили в какой-нибудь оранжерее, при постоянной температуре, не превышающей по правилам ботанику шестнадцати градусов, я бы сказал, дорогой Морис, что всё это очень элегантно, всё, как надо, время от времени будем немножко аристократами, это хорошо пахнет. Но ведь сейчас время жатвы, и мы живем при 35–40-градусной жаре! Под ногами тех, кто считается умеренным, горит земля. А уж когда подует холодом, то это уже признак подозрительности. А если уж кто считается подозрительным, то, дорогой Морис, ты слишком умен, чтобы не знать, что следует за этим.
— Ладно! Пусть уж меня быстрее убьют и все на этом закончится, — воскликнул Морис. — Я устал от жизни.
— Возможно, четверть часа назад я бы и позволил тебе сделать так, как ты хочешь, — ответил на это Лорэн, — но ведь ты прекрасно понимаешь, что сегодня нужно умирать республиканцем, ты же умрешь аристократом.
— О! — воскликнул Морис, у которого в жилах начинала бурлить кровь, от нетерпимого горя, следствия сознания своей вины. — О, ты зашел слишком далеко, друг мой.
— Я зайду еще дальше, потому что ты стал аристократом.
57