— Это устраивает и меня как нельзя лучше, — сказал Дюран, — не правда ли, дорогая?
Мадам Дюран, очень бледная и все такая же печальная, подняла на мужа глаза и ответила:
— Как вам будет угодно.
Пробило одиннадцать, пора было уходить. Секретарь из Дворца поднялся и простился со своими новыми друзьями.-
Его радость по поводу нового знакомства и приятного ужина была неподдельной.
Гражданин Дюран проводил гостя до лестничной площадки. Вернувшись в комнату, бросил:
— Ну, Женевьева, пора спать.
Молодая женщина поднялась, не отвечая, взяла лампу и прошла в другую комнату.
Дюран, а вернее Диксмер, посмотрел, как она вышла, посидел минуту в задумчивости, нахмурив лоб, затем он прошел в свою комнату на противоположной стороне коридора.
Глава XIV
Две записки
этого вечера секретарь военного министерства приходил усердно трудиться к своему коллеге во Дворец. Мадам Дюран делала выписки из документов, подготовленных заранее, а Дюран старательно их переписывал.
Дюран украдкой стремился рассмотреть все вокруг. Он приметил, как ежедневно в девять вечера Ришар или его жена приносили корзину с провизией и ставили се под дверь камеры королевы. И в тот момент, когда секретарь предупреждал охранника: «Я ухожу, гражданин», Жильбер или Дюшан выходили и забирали корзину для Марии-Антуанетты.
Три вечера подряд Дюран дольше обычного засиживался за делами. И все эти часы задержки корзинка простояла у двери — охранники брали продукты только после ухода секретаря, и четверть часа спустя они выставляли ее назад за дверь уже пустой.
На четвертый вечер, происходило это в начале октября, после того, как секретарь Дворца ушел, и Дюран, вернее Диксмер и его жена остались в комнате одни, он уронил перо и прислушался к тишине с таким вниманием, словно от этого зависела его жизнь. Затем быстро встал, подбежал на цыпочках к двери камеры, приподнял салфетку, прикрывающую корзинку, и воткнул в хлеб маленький серебряный футляр.
Так же неслышно, бледный и дрожащий от волнения, а оно проявляется даже у самых сильных натур, совершающих после длительной подготовки рискованный поступок, он вернулся на свое место, прижав одну руку ко лбу, другую — к сердцу.
Женевьева наблюдала за ним, но не произнесла ни единого слова. После того, как муж забрал ее от Мориса, она всегда ждала, чтобы он заговорил первым.
Однако на этот раз она нарушила молчание.
— Это будет сегодня вечером?
— Нет, завтра, — ответил Диксмер.
И снова встал, осмотрелся, тщательно прислушался, собрал списки и, подойдя к камере, постучал в дверь.
— В чем дело? — спросил Жильбер.
— Гражданин, — сказал Диксмер, — я ухожу.
— Хорошо, — ответил охранник из глубины камеры. — До свидания.
— До свидания, гражданин Жильбер.
Дюран услышал скрип засовов, понял, что охранник открыл дверь и вышел.
В коридоре, который вел из комнаты папаши Ришара во двор, он столкнулся с тюремщиком в медвежьей шапке и с тяжелой связкой ключей.
Диксмера охватил страх. Этот грубый человек, как и все из «го сословия, сейчас окликнет его, всмотрится и, возможно, узнает его. Он надвинул на лоб шляпу, а Женевьева спрятала лицо в воротник своего черного пальто.
Но он ошибся.
— О! Извините! — только и произнес тюремщик, хотя его слегка толкнул Диксмер.
Диксмер вздрогнул, услышав этот мягкий и вежливый голос. Но тюремщик торопился, проскользнул в коридор, открыл ведущую к папаше Ришару дверь и исчез. Диксмер и Женевьева продолжили свой путь.
— Странно, — сказал Диксмер, когда за ними закрылась дверь, и свежий воздух охладил его пылающее лицо.
— Да, очень странно, — прошептала Женевьева.
Оставшись наедине, супруги могли поделиться причинами своего удивления. Но Диксмер скрыл свои мысли, пытаясь успокоить себя тем, что он ошибся, саму встречу — галлюцинацией. Женевьева же ограничилась тем, что, сворачивая за угол на мост Шанж, бросила последний взгляд на темное здание Дворца, в котором видение, напоминающее призрак потерянного друга пробудило в ней столько воспоминаний, нежных и в то же время горьких.
Они пришли на Гревскую площадь, не обменявшись ни единым словом.
А в это время охранник Жильбер как всегда вышел и взял корзинку с провизией, предназначенной королеве. В ней были фрукты, холодный цыпленок, бутылка белого вина, графин с водой и половина хлеба. Жильбер поднял салфетку, осмотрел обычный набор продуктов в корзинке, разложенных гражданкой Ришар. Отодвинув ширму, громко объявил:
— Гражданка, ваш ужин.
Мария-Антуанетта разломила хлеб. Едва ее пальцы прикоснулись к нему, она почувствовала холод серебра и поняла, что на этот раз в хлебе что-то спрятано.
Она оглянулась: охранник уже вышел.
Какое-то время королева сидела неподвижно, в ожидании, когда охранник отойдет как можно дальше. И, убедившись в том, что он сел рядом с товарищем, она вытащила футлярчик из хлеба. В нем была записка. Развернув ее, королева прочитала:
«Сударыня, будьте готовы к тому, что завтра в то же самое время, когда вы получите эту записку, в то же самое время, в камеру Вашего Величества войдет женщина. Она переоденется в вашу одежду, а вам отдаст свою. Потом вы выйдете из Консьержери под руку с одним из самых преданных ваших слуг.
Не беспокойтесь из-за шума, который произойдет в первой комнате. Не обращайте внимания ни на крики, ни на стоны, только поторопитесь быстрее переодеться в платье и пальто той женщины, которая должна остаться вместо Вашего Величества».-
— Какая преданность, — прошептала королева. — Благодарю тебя, Господи! Значит не все меня, как о том говорили, проклинают.
Она перечитала записку. Второй абзац поразил ее. «Не обращайте внимания ни на крики, ни на стоны», — прошептала она. — О! Это значит, что моих охранников убьют, бедные люди! Они проявили ко мне столько участия… Никогда, никогда!»
Она оторвана чистую часть листочка и, поскольку у нее не было ни пера, ни карандаша, чтобы ответить незнакомому другу, который беспокоился за нее, она вытащила булавку из своего шейного платка и наколола на бумаге буквы, составившие слова:
«Я не могу и не должна соглашаться на жертвоприношение чьей-либо жизни в обмен на мою.
Она положила записку в футлярчик и воткнула его во вторую половинку разломанного хлеба.
Едва она управилась, пробило десять часов. Королева, продолжая держать в руке кусок хлеба, с грустью считала удары, падавшие медленно и ритмично. Неожиданно она услышала в одном из окон, выходившем в женский двор, резкий звук. Подобный звук издает стекло, разрезаемое алмазом. Потом кто-то легонько постучал в окно, раз, второй. Явно преднамеренным кашлем человек пытался заглушить стук. К ее удивлению в уголке окна появился сложенный клочок бумаги. Кому-то удалось просунуть его сквозь стекло. Тут же королева услышала бряцание ключей, бьющиеся один о другой и удаляющиеся шаги
Она поняла, что в стекле прорезано отверстие и через него человек, чьи удаляющиеся шаги она слышала, передал ей записку. Бумажка валялась на полу. Королева отыскана ее глазами,
прислушиваясь, не приближается ли кто-нибудь из охранников. Но услышала, что они о чем-то тихо беседуют, как обычно, чтобы не докучать ей. Тогда она тихонько встала и шагнула, чтобы подобрать записку.
Тонкий и твердый, похожий на футляр предмет, выскользнул из нее и, упав на пол, издал металлический звон. Это было тончайшее лезвие, скорее похожее на украшение, чем на инструмент. Одно из тех стальных орудий, с помощью которого даже слабая и неловкая рука способна перерезать за четверть часа железо самой толстой решетки.
«Сударыня, — говорилось в записке, — завтра в половине десятого один человек придет поговорить через окно с жандармами, которые вас охраняют. За это время Ваше Величество подпилит третий прут решетки своего окна, считая слева направо… Пилите осторожно, Вашему Величеству должно хватить четверти часа. Потом будьте готовы выйти через окно… Это сообщение послал вам один из самых преданных ваших подданных, посвятивший жизнь Вашему Величеству, готовый с радостью отдать ее ради Вас».