— Пойдем, — чуть слышно посоветовал он ему. — Будьте мужественны, не губите себя.
— О! Мсье Морис, — ответил шевалье, — вы — мужчина и знаете, что говорите тоже с мужчиной. Скажите, как вы думаете,
ее могут приговорить к смерти?
— Не думаю, — ответил Морис. — Я в этом уверен.
— Женщину! — с надрывом воскликнул Мезон-Руж.
— Нет, королеву, — ответил Морис. — Вы это только что сказали сами.
Шевалье в свою очередь схватил Мориса за руку с силой, которую невозможно было даже предположить, и заставил его наклониться к себе.
Была половина четвертого утра, в зале уже появились свободные места. И здесь, и там частично погасли лампы, отдельные уголки зала погрузились в темноту. В одном из самых темных и находились Мезон-Руж и Морис, который был готов выслушать все, что ему скажет шевалье.
— Почему вы здесь и что делаете, — спросил шевалье. — У вас же, сударь, вовсе не жестокое сердце.
— Увы! — ответил Морис. — Я здесь лишь для того, чтобы узнать, что случилось с одной несчастной женщиной.
— Вот как, — отозвался Мезон-Руж, — с той, которую муж толкнул в камеру королевы, не так ли? С той, которую арестовали у меня на глазах.
— Женевьеву?
— Да, Женевьеву.
— Значит, Женевьева — узница, принесенная в жертву своим мужем, убитая Диксмером?.. Теперь я понимаю, все понимаю. Шевалье, расскажите мне, как это произошло, скажите, где она, как я могу найти ее? Шевалье… эта женщина, это — моя жизнь, слышите?
— Да, я ее видел, я был там, когда ее арестовали. Я тоже пришел, чтобы помочь королеве бежать! Но наши планы были не согласованы, и вместо того, чтобы выручить, они нанесли вред один другому.
— И вы не спасли Женевьеву, вашу сестру?
— Как я мог? Ее отделяла от меня железная решетка. Если бы вы были там и соединили ваши силы с моими, то проклятая решетка поддалась бы, мы спасли бы их обеих.
— Женевьева! Женевьева! — прошептал Морис.
Потом, с яростью взглянув на Мезон-Ружа, спросил:
— А Диксмер? Что стало с ним?
— Не знаю. Он спасся. И он, и я.
— О! — прошептал Морис, стиснув зубы, — если бы я когда-нибудь его встретил…
— Да, я понимаю, но для Женевьевы еще не все потеряно, — сказал Мезон-Руж, — тогда как здесь, для королевы… Морис, вы сердечный человек, вы могущественны, у вас друзья… Прошу вас, как просят Бога, помогите мне спасти королеву!
— Вы надеетесь?
— Морис, Женевьева умоляет вас моими устами.
— Не произносите этого имени, сударь. Кто знает, может и вы, как Диксмер, тоже пожертвовали бедной женщиной.
— Сударь, — с гордостью ответил шевалье, — я знаю, что когда иду на риск, то жертвую только собой.
Морис хотел что-то сказать, но открылась дверь совещательной комнаты.
— Тише, сударь, — остановил его шевалье, — тише. Судьи идут.
Морис почувствовал, как дрожащая рука Мезон-Ружа, белая и хрупкая, легла на его руку.
— О! — прошептал шевалье. — О! У меня останавливается сердце.
— Мужайтесь и держитесь или вы погибли! — ответил Морис.
Трибунал действительно вернулся и весть о его возвращении распространилась в коридорах и галереях.
Толпа опять повалила в зал и, кажется, даже лампы ожили и в этот решающий и торжественный момент засветились ярче.
Привели королеву: она держалась прямо, высокомерно, взгляд ее был неподвижен, губы сжаты.
Ей зачитали решение суда, приговаривающего ее к смертной казни.
Она выслушала приговор, не побледнев, не нахмурившись, ни один мускул на лице не выдал ее волнение.
Повернувшись к шевалье, она послала ему долгий и выразительный взгляд, словно хотела поблагодарить этого человека, которого всегда воспринимала как олицетворение преданности; затем, опираясь на руку офицера, командовавшего вооруженной охраной, спокойно и достойно покинула зал.
Морис глубоко вздохнул.
— Слава Богу! — сказал он. — В ее показаниях нет ничего, что скомпрометировало бы Женевьеву. Еще есть надежда.
— Слава Богу! — в свою очередь прошептал шевалье де Мезон-Руж. — Все кончено, закончена борьба. У меня нет больше сил идти дальше по этому пути.
— Мужайтесь, сударь, — тихо произнес Морис.
— Постараюсь, сударь, — ответил шевалье.
Затем, пожав друг другу руки, они покинули зал через разные выходы.
Королеву увезли в Консьержери. Пробило четыре на больших часах, когда она вернулась туда.
У моста Пон-Неф Морис попал в объятия Лорэна.
— Стой, — сказал он, — хода нет!
— Почему?
— Куда ты направляешься?
— К себе. Теперь я могу вернуться, потому что знаю, что с ней произошло.
— Тем лучше, но домой ты не пойдешь.
— Почему?
— Причина проста: два часа назад к тебе приходили, чтобы арестовать.
— Ах, так! — воскликнул Морис. — В таком случае, мне тем более следует вернуться.
— С ума сошел? А Женевьева?
— Да, ты прав. И куда же мы пойдем?
— Ко мне, черт возьми!
— Но я погублю тебя.
— Тем более надо идти. Итак, в путь!
И он увлек Мориса за собой.
Глава XIX
Священник и палач
Как стало известно читателю, королеву из трибунала отвезли назад, в Консьержери.
Вернувшись в камеру, она взяла ножницы и отрезала свои длинные прекрасные волосы, ставшие еще прекраснее из-за того, что вот уже полгода пудра не касалась их. Она завернула волосы в бумагу, написав сверху:
«Разделить между моими дочерью и сыном».
Затем она села, а вернее, упала на стул, разбитая усталостью — допрос длился семнадцать часов — и уснула.
В семь часов ее разбудил шум за ширмой, она проснулась, вскочила, повернулась и увидела совсем незнакомого человека.
— Что нужно от меня? — спросила она.
Мужчина подошел к ней и вежливо поприветствовав, уточнил: она ли королева.
— Меня зовут Сансон, — представился он.
Королева слегка вздрогнула и поднялась. Одно только его имя сказало ей больше, чем длинная речь.
— Вы пришли слишком рано, сударь, — сказала она. — Не могли бы вы явиться немного позже?
— Нет, сударыня, — возразил Сансон. — У меня приказ.
Ответив, он сделал еще один шаг в сторону королевы. Все в этом человеке было выразительным и ужасным..
— Да, я понимаю, — произнесла узница, — вы хотите отрезать мне волосы?
— Это необходимо, сударыня, — ответил палач.
— Я знала об этом, сударь, — сказала королева, — и мне захотелось избавить вас от такого труда. Мои волосы здесь, на столе.
Сансон проследил за движением руки королевы.
— Только, — продолжала она, — я бы желала, чтобы сегодня вечером они были переданы моим детям.
— Сударыня, — ответил Сансон, — это меня не касается.
— Я только думала…
— Я занимаюсь только тем, — продолжал палач, — что снимаю… с приговоренных… их одежду… их драгоценности… все, что они формально отдают мне. Иначе все идет в Салпетриер, где распределяется между бедняками в больницах. Так предписывает постановление Комитета общественного спасения.
— Но, в конце концов, сударь, — настаивала Мария-Антуанетта, — могу ли рассчитывать, что эти волосы вручат моим детям?
Сансон молчал.
— Я возьму это на себя, — пообещал Жильбер.
Узница бросила на охранника взгляд, полный невыразимой признательности.
— Я пришел, — объяснил Сансон, — чтобы отрезать вам волосы. Поскольку эта работа уже сделана, я могу, если желаете, ненадолго оставить вас одну.
— Прошу вас, сударь, — сказала королева, — я хочу подумать и помолиться.
Сансон поклонился и вышел.
Королева осталась одна: Жильбер обратился к ней только за тем, чтобы предложить ей свою помощь и тут же скрылся за ширмой.
Приговоренная встала на колени, на стул, который был ниже других и служил ей скамеечкой для молитвы…
В эти минуты произошла не менее ужасная сцена, чем та, о которой мы рассказали, но участники ее находились в доме священника маленькой церкви Сен-Ландри в Сите.