— Ужас! — не выдержал Морис.
— А разве не так? Оцените свое поведение, сударь. Оно отвратительно! Оно позорно!
— Ошибаетесь. Но поистине позорно и отвратительно поведение мужчины, которому женщина доверила свою честь и который поклялся беречь эту честь, а сам вопреки клятве превратил ее красоту в приманку, чтобы поймать на нее слабое сердце. Вы согласно священному долгу обязаны были защищать женщину, а вы ее предали.
— У меня свой перечень обязанностей и дел и назову его. Я должен был спасти своего друга, отстаивавшего вместе со мной святое дело. Во имя его я пожертвовал и своим состоянием, и своей честью. Больше того, я вычеркнул себя из списка живых, если и вспоминал о себе — то в последнюю очередь. Но у меня больше нет друга — он заколол себя кинжалом, у меня нет больше королевы — моя королева погибла на эшафоте. У меня осталось одно — месть.
— Признайтесь честно — убийство.
— За прелюбодеяние не убивают — наказывают.
— Но это вы подтолкнули ее и потому даже прелюбодеяние в таком случае законно.
— Вы так считаете? — мрачная улыбка исказила лицо Диксмера. — Но вы у нее уточните — думает ли она так.
— Тот, кто наказывает, убивает открыто. Ты же не наказываешь, ты, подставляя ее голову под гильотину, сам прячешься.
— Это я убегаю! Я прячусь! Какие у тебя поводы, чтобы утверждать это, — спросил Диксмер. — Разве я прячусь, если присутствую при вынесении ей смертного приговора? Разве я убегаю, если иду даже в Зал Мертвых, чтобы в последний раз, в последнюю минуту попрощаться с нею?
— Ты намерен снова увидеть ее? — воскликнул Морис. — Ты пойдешь попрощаться с нею?
— Спокойнее, — пожал плечами Диксмер. — В вопросах мести ты, Морис, явно не специалист. На моем месте ты бы предоставил событиям и обстоятельствам развиваться своим чередом. Думаешь, что женщина-прелюбодейка, наказанная мной смертью и приговоренная к ней, расплатилась со мной. Нет, гражданин Морис, я нашел лучший способ сполна возвернуть ей все то зло, которое она причинила мне. Она любит тебя — она умрет вдали от тебя; она ненавидит меня — и опять увидит меня. Вот, — добавил он, доставая из кармана бумажник. — В нем находится пропуск, подписанный секретарем Дворца. С этим пропуском я пройду к Женевьеве и напомню ей о прелюбодеянии. Я увижу, как палач обрезает ей волосы. И когда они упадут, она услышит мой голос, повторяющий: «Прелюбодейка!». Я буду сопровождать ее до тележки и на эшафоте последнее слово, которое она услышит, будет: «прелюбодейка».
— Поберегись! У нее не хватит сил вынести столько подлости, она выдаст тебя.
— Нет, — запротестовал Диксмер, — для этого она слишком ненавидит меня. Если бы она могла меня выдать, то уже бы выдала,
как шепотом ей посоветовал твой друг. Раз она не выдала меня ради спасения жизни, то теперь и вовсе не выдаст: она не захочет умирать вместе со мной. Она хорошо знает, что, если выдаст меня, я продлю ее пытки. Она хорошо понимает, что, если выдаст меня, то я буду с нею не только во Дворце Правосудия — даже на эшафоте мы будем рядом. Вместо того, чтобы оставить ее у Дворца, я сяду с ней в тележку, повторяя всю дорогу это ужасное слово: «Прелюбодейка». Даже на эшафоте она услышит его и только вместе с нею обвинение канет в вечность.
Диксмер был ужасен в своем гневе и ненависти: он схватил руку Мориса и встряхнул ее с такой силой, которую молодой человек у него не предполагал. Но по мере того, как распалялся Диксмер, успокаивался Морис.
— Послушай, — сказал он, — в твоей мести не хватает только одного.
— Чего же?
— Чтобы ты мог ей сказать: «Уходя из трибунала, я встретил твоего любовника и убил его!»
— Напротив, я предпочту сказать ей, что ты жив и всю оставшуюся жизнь тебя будет преследовать картина ее смерти.
— Ты все-таки убьешь меня, — взорвался Морис. — Или, — добавил он, оглянувшись вокруг и чувствуя себя почти хозяином положения, — или я убью тебя.
И бледный от волнения и гнева, он схватил Диксмера за горло и потащил к лестнице, которая вела к берегу реки. Его силы удвоила необходимость сорвать этот тщательно продуманный адский план.
Нападение Мориса вывело Диксмера из себя.
— Да, нас рассудит смерть. Но тебе незачем тащить меня силой — я иду сам.
— Так иди, ты же вооружен.
— Я последую за тобой.
— Нет — впереди. И предупреждаю, при малейшем движении, при малейшей попытке схитрить, я разрублю твою голову вот этой саблей.
— Ты же прекрасно знаешь: я не боюсь, — ответил Диксмер с улыбкой, которая на его бледных губах выглядела страшной.
— Нет, ты не боишься моей сабли, нет, — прошептал Морис, — но ты боишься лишиться своей мести. И ты лишишься ее. Теперь, когда мы, наконец, лицом к лицу, забудь о мести навсегда.
Они направились к реке, и если за ними можно было еще проследить взглядом, то помешать дуэли времени уже не оставалось.
Гнев в одинаковой мере пожирал соперников. Продолжая переговариваться, они спустились по маленькой лестнице и прошли на почти пустынную набережную — толпа все еще заполняла зал, коридор, двор Дворца Правосудия в ожидании новых приговоров. Диксмер жаждал крови Мориса не меньше, чем Морис жаждал крови Диксмера.
Они углубились под один из сводов, выводящих камеры Консьержери к реке, по которым окрашенные кровью воды унесли не один труп из подземной тюрьмы.
Морис стал между рекой и Диксмером.
— Я уверен в том, что убью тебя, — пообещал Диксмер, — ты слишком дрожишь.
— Увы, Диксмер, — отозвался Морис, надежно прикрывая саблей возможность отступления противнику. — Я несомненно убью тебя. И, убив тебя, возьму из твоего бумажника пропуск секретаря Дворца. Хотя ты слишком хорошо застегнулся, моя сабля расстегнет твою одежду, будь она даже из бронзы, как у рыцарей древности.
— Так ты возьмешь пропуск? — завопил Диксмер.
— Обязательно, — подтвердил Морис, — и воспользуюсь им, пройду к Женевьеве. Я буду всюду рядом с ней — на тележке, на эшафоте, и до тех пор, пока она дышит, буду шептать ей: «я люблю тебя»; и в последний момент, прежде чем упадет ее голова, она услышит: «Я люблю тебя».
Левой рукой Диксмер пытался схватить бумажник и вместе с пропуском зашвырнуть его в реку. Но быстрая, как молния, острая, как секира, сабля Мориса обрушилась на руку и почти полностью отрубила кисть.
Раненый крикнул, встряхивая искалеченной рукой, и занял оборону. И под забытым и сумрачным сводом начался страшный бой. Двое мужчин были заперты в таком узком пространстве, что сабли скользили по влажным плитам и тяжело ударялись о стены. Нетерпение и гнев ускорили ритм боя.
Диксмер чувствовал, как течет его кровь, понимал, что с нею уходят и его силы. Он бросился на Мориса с такой яростью, что вынудил его отступить. Отступая, Морис упал и сабля врага задела его грудь.
Но движением, быстрым, как мысль, хотя он и стоял на коленях, Морис перехватил саблю левой рукой и направил ее навстречу Диксмеру. В ярости и азарте тот поскользнулся на покатом склоне и рухнул прямо на саблю соперника. Ее острие пронзило Диксмера.
Раздалось жуткое проклятие, и оба противника покатились к воде…
Поднялся один из них — это был Морис: весь в крови, но в крови своего врага. Он вытащил свою саблю из груди Диксмера. И пока он ее вытаскивал, тело Диксмера содрогалось, прощаясь с жизнью.
Убедившись, что враг мертв, Морис наклонился, расстегнул одежду убитого, достал бумажник. Понимая, что его окровавленный вид привлечет внимание и он будет немедленно арестован, Морис подошел к реке, наклонился, вымыл руки и одежду.
Потом, быстро поднявшись по лестнице, бросил последний взгляд на место боя. Красная дымящаяся струя выбегала из-под свода и стекала к реке.
Он пришел во Дворец, открыл бумажник и достал пропуск, подписанный секретарем.