Первая тронулась. И как раз та, в которой находились трое друзей.
— Эй, привет, прекрасный гренадер! — окликнул Симон Лорэна. — Сейчас ты попробуешь удар моего резака, я правильно думаю?
— Да, — ответил Лорэн, — и я постараюсь этим не нанести ему ущерба, чтобы он мог также раскроить и твою шкуру.
За первой тележкой двинулись и две оставшиеся.
Ужасная буря криков, возгласов одобрения, стонов, проклятий вокруг приговоренных была подобна взрыву.
— Держись, Женевьева, держись! — шептал Морис.
— О! — ответила молодая женщина. — Я не сожалею о своей жизни, потому что умираю вместе с тобой. Сожалею лишь о том, что у меня связан?: руки и я не могу перед тем, как умереть, обнять тебя.
— Лорэн — произнес Морис, — Лорэн, поищи в моем жилете, там должен быть перочинный нож.
— Черт побери! — воскликнул Лорэн. — Как же мне нужен этот нож. Я бы чувствовал себя униженным при встрече со смертью, будучи связанным по рукам и ногам, как теленок.
Морис нагнулся так, что карман оказался на уровне рук его друга. Лорэн достал ножик, потом они сообща открыли его. Морис зажал нож зубами и педерезал веревки, стягивающие руки Лорэна.
Освободившись от пут, Лорэн освободил Мориса.
— Поторопись, — предупредил молодой человек, — а то Женевьева сейчас потеряет сознание.
Действительно, для того, чтобы высвободить руки, Морис на мгновение отвернулся от молодой женщины, а поскольку всю свою силу она черпала в нем, Женевьева закрыла глаза, уронив голову на грудь.
— Женевьева, — позвал Морис, — Женевьева, открой глаза, друг мой: у нас осталось несколько минут, чтобы вместе смотреть на этот мир.
— Веревки ранят меня, — прошептала молодая женщина.
Морис развязал ей руки.
Она тотчас же открыла глаза и в состоянии экзальтации, которая делала ее красоту ослепительной, поднялась.
Одной рукой она обняла Мориса за шею, а другой взяла руку Лорэна и все трое, стоя в тележке, они устремили к Небу благодарные взоры.
Народ, оскорбляющий их, когда они сидели, увидев их вставшими, замолчал.
Показался эшафот.
Морис и Лорэн первыми увидели его; Женевьева его не замечала, она смотрела только на своего возлюбленного.
Тележка остановилась.
— Я люблю тебя, — сказал Морис Женевьеве, — я люблю тебя!
— Сначала женщину, женщину первую! — закричала толпа в тысячи голосов.
— Спасибо, народ, — сказал Морис. — Кто же сказал, что ты жесток?
Он взял Женевьеву на руки и, слив в поцелуе ее губы со своими, понес ее в объятия Сансона.
— Держись! — крикнул Лорэн. — Держись!
— Я держусь, — ответила Женевьева, — я держусь!
— Я люблю тебя! — шептал Морис. — Я люблю тебя!
Они больше не были жертвами, которых собирались умертвить. Они были друзьями, ликующими на празднике смерти.
— Прощай! — крикнула Женевьева Лорэну…
Женевьева исчезла под роковым рычагом.
— Теперь ты! — воскликнул Лорэн.
— Нет, ты! — ответил Морис.
— Послушай! Она зовет тебя..
И действительно, Женевьева вскрикнула в последний раз.
— Приди! — звала она.
По толпе прокатился ропот. Пала красивая и грациозная головка.
Морис кинулся вперед.
— Это очень справедливо, — сказал Лорэн. — Все логично. Ты слышишь, Морис?
— Да.
— Она любила тебя, ее убили первой. Ты не был приговорен, ты умрешь вторым; я ничего не сделал, но поскольку меня считают среди нас самым большим преступником, я уйду последним.
— Ей Богу, гражданин Сансон, я обещал тебе четверостишье, но тебе придется довольствоваться двустишьем.
— Я люблю тебя! — прошептал Морис, уже привязанный к роковой доске, улыбаясь отрубленной голове своей подруги. — Я тебя лю…
Удар прервал его на середине слова.
— Ко мне! — воскликнул Лорэн, прыгая на эшафот. — И быстрее! А то я и так теряю голову… Гражданин Сансон, я не прочитал тебе четверостишье, взамен предлагаю тебе каламбур.
Сансон привязал его к доске.
— Так вот, — закончил Лорэн, — когда умираешь, положено что-то крикнуть. Раньше кричали: «Да здравствует Король!», но короля больше нет. Потом кричали: «Да здравствует Свобода!», но свободы тоже больше нет. Поэтому — «Да здравствует Симон!», соединивший нас троих.
И голова благородного молодого человека упала рядом с головами Мориса и Женевьевы!