— И потом, почему в доме владельца кожевенных мастерских, — спросил Морис, — и арфа, и пианино, и эти пастели — ваши работы, как вы сказали? Наконец, непонятно, почему аристократизм, который я так ненавижу в других, я обожаю в вас?
Женевьева посмотрела на Мориса взглядом, полным искренности,
— Благодарю, — сказала она, — за этот вопрос. Это свидетельствует о том, что вы человек деликатный и что вы никогда не наводили обо мне справок у кого-либо.
— Никогда, сударыня, — сказал Морис, — у меня есть один преданный друг, который за меня отдаст жизнь, у меня есть сотня товарищей, готовых идти со мной туда, куда я их поведу, но, когда речь идет о женщине, а особенно о такой женщине как Женевьева, я могу довериться только одному человеку — себе самому.
— Благодарю, Морис, — сказала молодая женщина. — Я сама расскажу вам о себе все, что вы захотите узнать.
— Как звучит ваша девичья фамилия? — спросил Морис. — Ведь я знаю только вашу фамилию по мужу.
Женевьева усмотрела в этом вопросе эгоизм влюбленного и улыбнулась.
— Женевьева дю Трейи, — сказала она.
Морис повторил:
— Женевьева дю Трейи.
— Моя семья, — продолжала Женевьева, — разорилась со времен войны в Америке. В ней участвовали мой отец и старший брат.
— Оба дворяне? — поинтересовался Морис.
— Нет, нет, — ответила Женевьева, покраснев.
— Но вы ведь мне только что сказали, что ваша девичья фамилия дю Трейи.
— Без частицы, сударь. Моя семья была богатой, но не придавала никакого значения дворянскому титулу.
— Вы мне не доверяете, — улыбаясь заметил молодой человек.
— О нет, нет, — опять принялась за рассказ Женевьева. — В Америке мой отец был связан с отцом мсье Морана, а мсье Диксмер служил поверенным мсье Морана. Когда мы разорились, то, зная, что у мсье Диксмера независимое состояние, мсье Моран представил его моему отцу, а тот его, в свою очередь, — мне. Я поняла, что он хочет жениться на мне, и это, чувствовалось, было и желанием моей семьи. Я никого никогда не любила. Я согласилась. И вот уже три года, как я жена Диксмера, и должна сказать, что в течение этих трех лет мой муж был ко мне так добр, так великодушен, что несмотря на разницу во взглядах и возрасте, которую вы отметили, у меня не было ни минуты сожаления.
— Но, — сказал Морис, — когда вы выходили замуж за мсье Диксмера, он ведь еще не был во главе этого предприятия?
— Нет, мы жили в Блуа. После 10 августа мсье Диксмер купил этот дом и мастерские. А чтобы я не видела рабочих, чтобы отделить меня от всего того, что могло бы стеснить мои привычки, как вы заметили, Морис, немного аристократические, он предоставил мне эту часть дома, в которой я живу одна, в уединении, согласно своим вкусам, желаниям и я счастлива, когда такой друг как вы, Морис, приходит отвлечь меня или помечтать вместе со мной.
И Женевьева протянула Морису руку, которую тот пылко поцеловал.
Женевьева слегка покраснела.
— Теперь, друг мой, — сказала она, отнимая руку, — вы знаете, как я стала женой мсье Диксмера.
— Да, — ответил Морис, пристально взглянув на Женевьеву, — но вы ничего не сказали о том, как мсье Моран стал компаньоном вашего мужа.
— О! Это очень просто, — ответила Женевьева. — У мсье Диксмера, как я вам уже сказала, было какое-то состояние, но его было недостаточно для того, чтобы одному взяться за такое большое предприятие. Сын мсье Морана, его покровителя, друга моего отца, как я вам уже говорила, предложил половину средств, и поскольку имел познания в области химии, го предался исследованиям с большим энтузиазмом. Он также ответственен за всю коммерческую часть и благодаря ему торговля мсье Диксмера получила такой размах.
— К тому же, мсье Моран, — сказал Морис, — один из ваших лучших друзей, не так ли, сударыня.
— Мсье Моран — благородная натура, это одно из самых возвышенных сердец, существующих на белом свете, — серьезно ответила Женевьева.
— Если он не представил вам иных доказательств, — сказал Морис, немного задетый тем, что молодой женщине компаньон мужа казался столь значительным, — кроме того, что делил доходы предприятия с мсье Диксмером и изобрел новый способ окраски сафьяна, позвольте вам заметить, что похвала ваша довольно высокопарна.