– Я могу послать за ним, – ответил Кловис, – но почему бы нам не пойти и не поужинать где-нибудь?
– Не возражаю. Я плачу. Я хочу поговорить с тобой.
Они заказали ужин в «Белой Лошади», где подавали простой и крепкий эль, говорили о деле и обменивались новостями.
– Как Сабина? – поинтересовался Кловис. Франкомб потряс головой.
– Не очень хорошо. Она слишком много ест и пьет.
– Ты не можешь ее сдержать? Франкомб широко открыл голубые глаза.
– Я? Она в два раза толще меня! Но ум у нее трезвый. Маленькая Франчес прелестна, как любая маленькая девочка и умна. Я пригласил учителя танцев, ты знаешь. Он дважды в неделю дает уроки танцев и игры на спинете, тебе надо ее увидеть. Вызванивает на клавишах и поет «Барбару Аллен», как маленькая придворная дама! Когда я уходил, я спросил ее, что ей привезти из Лондона, и она сказала: «Папа, привези мне basinet[11]. Тогда я поинтересовался: «Зачем, голубушка, – что ты хочешь с ним делать?», и она ответила, что будет учиться играть на нем, потому что слышала, что дамы при дворе все играют на нем, и она хочет быть похожей на них. Девочка имела в виду бассет[12], конечно, думала, что это музыкальный инструмент.
Он восторженно хохотнул над историей и осушил кружку.
– А сейчас, – продолжил он, устремив на Кловиса пристальный взгляд ясных голубых глаз, – я слышал от твоей сестры, что готовится свадьба, и весьма скоро.
– Неужели? Я давно не получал известий от Кэти.
– Да, этот ее болезненный сын женится на богатой наследнице. Кэти за ней охотилась, на Мавис Д'Атесон. Хорошая партия. Там полно денег. Кэти мудро женит сына как можно быстрей, а то она уже превратилась в бледную тень из-за его астмы. Кэти лечит его дымом черной смородины, но это не помогает. Она довела его до свадьбы, и будем надеяться, что он увидит, как растет его ребенок, до того как попадет на небеса. Мне кажется, стыдно обручать прелестное маленькое создание с калекой, но это так.
Кловис заметил, что Мавис хорошая партия, но он не знал, что Джеймс так серьезно болен. Франкомб продолжал:
– Есть еще одна вещь, о которой ты, я думаю, можешь не знать. Твой мальчик, этот молодой Джеймс Маттиас, он пишет письма девице Мавис Д'Атесон.
Кловис изумился.
– Я действительно не знал. Письма?
– Я рад, что ты не знал. Я не хотел бы видеть разлад между тобой и Кэти из-за того, что мальчик вбил себе в голову будто он женится на этой милой девушке и пишет ей письма, полные любви и поэзии, и всего такого прочего. Кэти теперь ни за что не откажется от свадьбы, да и контракт уже подписан и все расходы согласованы, так что тебе лучше поговорить с молодым Джеймсом Маттиасом, прежде чем возникнут недоразумения.
– Я не знал. Я обязательно поговорю с ним. Но почему он решил, что женится на ней?
– О, это они решили для себя, когда были у Кэти в гостях летом. Ты ведь знаешь, как все у детей происходит. Моя маленькая Франчес клянется, что выйдет за меня замуж, когда вырастет, – он усмехнулся. – Но мальчик серьезно поверил своим фантазиям. Он начинает письма словами: «Мое дорогое сердечко и госпожа...» Совсем как в книжках.
Кловис подумал о бедном Матте. Если он серьезно влюблен в девушку, предстоящая новость окажется сильным потрясением для него, особенно после потери своего друга Дейви.
– Я возьмусь за это сразу же, как только вернусь домой, – сказал Кловис, – я обещаю тебе, что поговорю с Маттом.
– Теперь послушай, Кловис, – продолжил Франкомб, наклоняясь заговорщически к нему, – самое лучшее средство отвлечь его, это помолвить его немедля. Он достаточно взрослый. Сколько ему, – четырнадцать? Почему бы не помолвить его с моей маленькой Франчес. – Он откинулся назад, чтобы видеть произведенный эффект, затем добавил:
– Недвижимость надо объединить, что правильно и выгодно. Ты не можешь сказать, что я скуп. И моя дочь такая хорошая и прелестная, каких ты не видел.
– Но ей только восемь.
– Скоро девять, – уточнил Франкомб.
– Очень хорошо, но это все равно означает долгую помолвку, прежде чем они могут пожениться, а я не в восторге от долгой помолвки. Молодому Матту нужны жена и дети до того, как подрастет Франчес.
– Пять лет – и все. Мы сделаем это, когда ей исполнится четырнадцать. Никакого беспокойства.
– Пять лет очень много. Мне жаль. Я не возражаю против помолвки и я согласен, что земли надо объединить, но мы не можем ждать, когда Матту исполнится двадцать, чтобы женить его. Кроме того, Франчес его ближайшая кузина, а среди Морлэндов и так большое кровосмешение. Меня это сильно тревожит. А что ты скажешь насчет помолвки между твоей Франчес и молодым лордом Раткилом? Они намного ближе по возрасту.
– Что, с братом Маллинкри? Но он нищий – ни денег, ни земли, ничего, кроме титула, – возразил Франкомб.
– Я, возможно, дам ему половину своего имения. У меня нет своих детей.
Франкомб усмехнулся.
– Обещания обманчивы как корка пирога. Их дают, чтобы не выполнять. Когда ты сделаешь это, дай мне знать. До тех пор – подождем и посмотрим.
Он тряхнул головой, показывая, что вопросы исчерпаны, и спросил:
– Что слышно о твоем родственнике Морисе?
Морис прибыл в Неаполь весной этого года с рекомендательным письмом от супруги курфюрста Софи, написанном в таких пылких выражениях, что ему предложили гостить в королевском дворце сколько он пожелает. Там звучало много музыки, особенно опер – форма, в которой Морис был не особенно силен. Он присутствовал на представлении оперы «Психея» и по окончании его представили композитору Алессандро Скарлатти, маэстро королевской капеллы, аналогично должности Мориса в Ганновере.
Скарлатти был на двенадцать лет старше Мориса, но человек такой энергии и обаяния, что Морис тотчас почувствовал себя его давним другом. Они могли многое рассказать друг другу. Оба изучали новые техники гармонической музыки*, постепенно заменявшие полифонические формы, которым их обучали. Скарлатти интересовался преимущественно операми, а Морис развитием оркестра, и они обменивались переполнявшими их идеями.
Очень скоро они настолько сблизились, что Алессандро предложил Морису поселиться у него. Морис с радостью принял его предложение. Дом Скарлатти был шумным и счастливым. Его семья, проживавшая там, состояла из многоречивой жены и десятерых замечательных детей: Пьетро, Алессандро, Аполлония, Фламиния, Кристина, Доменика, Джузеппе, Катерины, Карло и малыша Жуана Франческо, в возрасте от девятнадцати до трех лет. Морис веселился, заучивая их имена и привыкая отличать одного от другого, ибо они так быстро пробегали мимо, что требовалось какое-то время, чтобы определить, сколько же их действительно промелькнуло.
С ним обращались с преувеличенным уважением. Маленькие дети все хотели усесться к нему на колени и умоляли рассказать что-нибудь. Старшие мальчики интересовались жизнью при других дворах и опытом Карелли в сражениях. Средние девочки прислуживали ему. Их скромно опущенные глаза при случае бросали на него взгляды восхищения. Морис с большим трудом мог сосредоточиться на работе и удивлялся, как Алессандро вообще умудряется что-то сочинять в таком сбивающем с толку гаме.
По крайней мере Алессандро не был сбит с толку в одном особенном вопросе в отношении Мориса. Прошло всего несколько дней, как глаза гостя стали сами собой выискивать Аполлонию среди детей и скучать по ней, когда ее не оказывалось в комнате. Ей было шестнадцать, самая старшая из девочек и потому, очевидно, более серьезная и спокойная, она всегда заботилась о младших братьях и сестрах. Морис поначалу заметил Аполлонию из-за ее красоты и вскоре нашел, что она – совершенство. Ее медового цвета кожа, гладкая и безупречно чистая, смоляно-черные волосы, мягкие, как шелк, большие глаза темны, как у Карелли, а фигура хрупкая и изящная. Именно она подносила ему чашу с вином и следила, чтобы та была наполнена. Когда она склонялась над ним, и глаза ее смотрели на кувшин с вином, а губы слегка сжимались, выдавая сосредоточенность, его сердце начинало так сильно колотиться, что он едва мог пошевелить языком, выражая благодарность. Иногда девочка поднимала на него глаза, ее быстрый взгляд был таким невинным и застенчивым, что сердце его таяло.