– Доброго тебе дня, молодой хозяин, – произнес Старый Конн, когда они подошли достаточно близко.
– Добрый день, Конн, – ответил Матт с подобающей вежливостью, с какой его учили обращаться к людям, которые однажды станут его людьми. – Надеюсь, у тебя все в порядке.
– Жара по мне, молодой хозяин, и поэтому я благодарю вас. Ну, Дейви, что ты собрался делать? Ничего путного, я уверен.
Дейви, который пытался раздразнить старого пса для игры, подошел и бухнулся на короткую, поеденную овцами траву у ног деда и сказал:
– Мы проголодались и подумали, что у тебя может быть найдется что-нибудь поесть.
– Вы всегда голодны. У меня есть овсяная лепешка и сыр из овечьего молока, если этого лакомства достаточно, чтобы насытить вас.
Он протянул руку за сумкой.
Матт почувствовал, что Дейви был слишком нахален. Пожалуй, это даже можно было назвать грубостью – прийти к старику и ограбить его, забрав его обед, поэтому он вступил в разговор:
– Но мы не хотели оставлять вас голодным, сэр. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Не-е, хозяин. Все мое – ваше. Старики никогда не бывают так голодны, как молодежь.
Он вытащил неглубокую корзинку, золотистый кусок овсяной лепешки и разделил его пополам, дав по половине мальчикам. Затем вынул кусок белого крошащегося овечьего сыра, завернутого в капустный лист.
– Не стесняйся, молодой хозяин. Ты увидишь, что это вкусно, ведь овцы паслись на диком тимьяне и клевере, и мяте, и на всех травах, что любят пчелы.
– Неужели от этого есть разница? – поинтересовался Матт, отправляя крошки сыра в рот.
– Ну да, конечно. Ты – это то, что ты ешь. А то, что едят овцы, попадает прямо в их молоко.
Мальчики умолкли на время, пока утоляли голод, потом перестали жевать и оглянулись вокруг.
Матт разглядывал руки Конна, темные, жесткие, сучковатые, как корни дерева, хотя, оказалось, они весьма ловко что-то вырезали из дерева.
– Что ты делаешь, Конн?
– Хомут для колокольчика, хозяин. Видишь? Когда я его отшлифую, я вырежу бороздку здесь и здесь и привяжу к кожаному ремню. Деревянные хомуты лучше, хотя народ на юге пользуется костью. Они берут тазовую кость овцы.
Он пренебрежительно фыркнул:
– Тебе бы понравилось носить чьи-то кости на шее?
Матт ничего не ответил, а только спросил:
– Ты бывал на юге, Конн?
– Когда был молодым, почти таким, как ты. Я сражался за доброго короля Карла против Старого Нолла[4]. Бог покарал его. Мы шли все время на юг, прошли Ноттингем. Мне тогда было четырнадцать.
Матт считал, что четырнадцать – это не то же самое, что шесть. Четырнадцать – это много. Но представлялось грубым противоречить старику и поэтому он только спросил:
– А какой он, юг?
– Почти такой же, как и наши края. Люди там другие. Оглянись, оглянись вокруг.
Матт послушно поднялся и стал пристально осматриваться. Он видел мирно пасущихся овец на просторных полях, кое-где уже распаханных на отдельные полосы, изгибающиеся вместе с неровностями земли, в других местах на жнивье в загонах пасся упитанный скот, серебряное беззвучное мерцание речки Уз и блики ручейков, белые стены Йорка, укрывающие шпили и трубы. Повсюду, окружая стены города, высились ветряные мельницы. Их огромные крылья повиновались малейшему дуновению ветерка. Колокольчики издавали приятный глубокий, чуть металлический звон, пчелы были заняты своим делом в невысокой траве, и то тут, то там выпархивали жаворонки, стрелой поднимались к самым небесам и там парили, перекликаясь о чем-то пронзительными голосами. А дальше, в самом-самом далеке виднелись лилово-голубые пятна холмов, на северо-востоке – Хамблтон-Хиллз, а на западе – Пеннины. Все знакомо, безмятежно и красиво. Матт вопросительно посмотрел на Конна.
– Я помню время, когда все поля были свободны, молодой хозяин. Никаких ограждений и в помине не было, никаких заборов, разве что плетень от скота поставят. Да-а, времена меняются. Здесь они еще медленно меняются, а вот к югу – быстрее. На юге каждый огородил свой кусок. Им нет дела ни до кого, ни до короля, ни до Бога. Все из-за выгоды. Если кто заболеет или у кого случатся неприятности, они отворачиваются, боятся, как бы помощь не стоила слишком дорого. Они не трудятся вместе. У них все порознь – и поля, и урожай, и радость и заботы. Вот почему юг другой.
Он обратил ясный, но приводящий в замешательство взгляд на Матта.
– Запомни, что я сказал, ведь однажды ты станешь хозяином этих мест. Человек один, сам по себе, ничего не значит.
Матт силился понять. Были вещи не вполне для него понятные. Из того, что о них говорилось, он понимал всего лишь половину. Он сказал неуверенно:
– Берч говорит, что протестанты думают, будто они могут сами выбирать короля, а не вверять это божьей воле.
Но Старый Конн заметил нечто неладное в отаре, резко выкрикнул что-то на своем непостижимом диалекте молодой собаке, та вскочила и кинулась за отбившейся овцой. Когда все закончилось, собака вернулась, и, тыкаясь мордой в загрубелые ладони Конна, выпрашивала награду, старый пастух сказал весело:
– Когда люди выбирают сами, они всегда ошибаются. Запомните это тоже, молодой хозяин. Жен ли, королей ли – их выбор всегда плох.
Длинные фиолетовые тени лежали поверх желтой, как фальшивое золото, травы, когда Матт расстался с Дейви около Ущелья Десяти Колючек и поспешил домой, легким охотничьим бегом сокращая расстояние. Морлэнд тоже золотился от заходящего солнца. Серые камни стали медово-желтыми, лишайник на крыше салатово-желтым, а стекла окон, выходящих на запад, выглядели словно квадратные золотые монеты. Люди, рано собравшие урожай, чинили повреждения, остававшиеся после канонады, то было два года назад, и дом уже был почти как новый. Маленький Матт испытывал первобытный голод. От лепешки и сыра Конна осталось только далекое воспоминание, и ему нетерпелось узнать, что будет на ужин. Голубиный пирог, он надеялся, так как дядя Кловис хотел сегодня поохотиться. Голубиный пирог с зеленым луком, или кролик, фаршированный маленькими золотистыми луковками! Его рот наполнился слюной в предвкушении еды, пока он спешил через мост во двор.
Он понял сразу, что что-то случилось. Он почувствовал запах тревоги в воздухе даже до того, как какая-то старуха поспешно выбежала из дома, громко бранясь.
– Где вы весь день пропадали, молодой хозяин? Вас давно ищут. Вам лучше поторопиться. Боже! Что у вас за вид, сплошная пыль и грязь.
То, что старуха бранилась, еще ничто не значило, но было что-то в ее глазах, что-то в линиях рта, что испугало его.
– В чем дело, Мэг? Что случилось? Но она не ответила.
– Входите поскорее, молодой хозяин. Вас требуют, – проговорила она, безуспешно приглаживая его волосы ладонью. Матт пробежал через большие двери в зал и остановился. Кловис стоял там с Клементом и отцом Сен-Мором, что-то обсуждая. Он держал в руке письмо и размахивая им, давал указания Клементу. Тетя Каролина, мать Артура, сидела на маленьком жестком стуле и плакала. Теперь они увидели Матта. Их взгляды устремились на него, серьезные, печальные и тревожные.
– Джеймс Маттиас, – произнес Кловис и его официальность усилила тревогу, – ты явился. Подойди ко мне, дитя мое. Для тебя есть новости.
Новости, конечно, могли бы быть хорошими, но Матт выступил вперед, преодолевая себя, зная; что ничего хорошего его не ждет. Огромный зал дышал холодом после жаркого дня, и его голые ступни сразу же ощутили его, едва он сделал первый шаг по мраморному полу, залитому золотым удивительным светом. Матту страстно захотелось убежать назад, к Конну, овцам. Прошедший день, такой голубой и такой золотой, тихо звучал в нем, как прекрасная музыка, пока ноги неумолимо несли его навстречу новому. Он знал, сам не понимая, откуда это знание, что больше никогда не повторится такого дня, что его он будет помнить как последний день детства.
Новость достигла Сен-Жермен – ужасное поражение, битва у реки Войн, трагические потери среди ирландско-французских войск короля. Решающее поражение произошло в результате роковой, гибельной кампании. Король и Бервик бежали назад во Францию. Лаузан, близкий друг королевы, прикрывая тыл, собирал то, что еще оставалось от армии. Женщины ждали, охваченные страхом. Аннунсиата днями бродила по верхним террасам, с нетерпением высматривая малейшие признаки возвращающихся воинов, желая поскорее узнать, кто жив, а кто нет. Время от времени Хлорис подходила к ней и умоляла отдохнуть или поесть, или посидеть с ребенком, или послушать игру Мориса, но она только отрицательно качала головой, не произнося ни слова. Суеверный страх, что она пропустит первые мгновения прибытия всадников, обуял ее.