Несчастной старухе приходилось повиноваться, — а ведь раньше она то и дело перечила хозяину! Но на этот раз хозяин не оставил ей выбора, потребовав выполнять его волю беспрекословно и пригрозив поколотить ее палкой и даже выгнать из дома, и пусть еще радуется, что в живых осталась. Так что ей пришлось покориться, подчиниться нехорошему блеску в глазах ювелира, слишком явственно выдававшему, насколько он обозлен, разъярен и унижен. Рано или поздно кому-то придется поплатиться за его гнев, и служанка опасалась, что это выпадет на долю девушки. Стоит только появиться первым признакам проказы, — и Торос, не дав себе труда вести Ариану к собратьям по несчастью, попросту убьет ее и сожжет ее тело. А если она выйдет из заточения невредимой, он отлично сумеет заставить ее исполнить его требования. Вот к чему привели его пресловутые «размышления», которым он так стремился предаться в день, когда его постигло «великое несчастье».
Единственным обстоятельством, хоть немного утешавшим Теклу, было то, что ее голубка, кажется, не слишком страдала оттого, что оказалась в заточении. Похоже, она его даже и не замечала. Она не жаловалась, не сетовала, не возмущалась, неизменно встречала старую служанку улыбкой, а потом закрывала глаза, будто снова погружалась в сон. На самом же деле она не засыпала, но раз за разом заново проживала мгновение поцелуя, и ее охватывала такая радость, на нее снисходил такой покой, что ее нимало не тяготило положение узницы.
Все время, когда она не грезила во сне или наяву, Ариана молилась. Толком и сама не зная, о чем просит. Может быть, о том, чтобы ей прощены были публичное признание и вызванный им скандал, но скорее — о том, чтобы ей даровано было снова увидеть возлюбленного, а если это окажется невозможным, — чтобы ей позволено было закончить под монашеским покрывалом жизнь, лишенную без него смысла. Если не считать Теклы, Бодуэн был единственным любимым ею существом на всем белом свете.
Служанка тоже много молилась, но далеко не так безмятежно. Ее молитвы были беспорядочны, неистовы, лихорадочны, бессвязны. Несчастная уже не знала, к какому святому воззвать, кого просить о помощи в положении, которое представлялось ей безвыходным. Если Ариана выйдет из подвала целой и невредимой, она будет отдана мерзкому Левону и, несомненно, вскоре умрет от горя и разочарования, а может, и от жестокого обращения, потому что поговаривали, что сын Саркиса зол и необуздан. С другой стороны, если проказа не пощадит девушку, Торос ее в живых не оставит. Мучительная дилемма, и при любом исходе сердце ее будет разбито. Разве только...? Теперь старуха день за днем спешила в ближайший собор к ранней мессе, простаивала на коленях все время, пока длилась служба, но больше не смела причащаться из-за страшных мыслей, которые ее посещали и в которых она не могла признаться. Как рассказать на исповеди, что бессонными ночами она обдумывает способ убить Тороса раньше, чем он успеет распорядиться судьбой Арианы? И кто отпустит ей грехи, если она признается, что уже начала приводить свой план в исполнение? Как-то глубокой ночью Текла сходила в еврейский квартал, расположенный в северной части города, чтобы встретиться там с некой Рашелью, известной своим умением изготавливать благовония и мази, предназначенные для исцеления или для поддержания красоты, но умевшей и составлять странные и куда менее безобидные снадобья. Текла отдала ей половину своего состояния — один из двух золотых браслетов, когда-то завещанных ей матерью Арианы, — в обмен на маленькую темную скляночку, оплетенную соломой. Содержимое этой скляночки можно было подмешать в любую пряную или обильно приправленную чесноком, как нравилось Торосу, еду. С тех пор, как у нее появилось это снадобье, старуха почувствовала себя немного спокойнее, хотя от невозможности поговорить с Арианой у нее разрывалось сердце...
Избавление пришло с неожиданной стороны.
Ариана уже недели три прозябала в своем подвале, как вдруг однажды, поздним вечером, когда Торос в своей мастерской изучал партию жемчуга и бирюзы, купленных в тот же день у погонщика верблюдов, пришедшего из Акабы, окованная железом дверь затряслась под ударами. Ювелир замер, охваченный безотчетным страхом, но в дверь застучали снова, еще более нетерпеливо, и властный голос прокричал: