Со всех сторон раздались одобрительные возгласы, и на его лице появилось торжествующее выражение. Раймунд Триполитанский, которого почти никто не поддержал, возвысил голос:
— Господин Рено, уж не забыли ли вы, где находитесь? Ни для кого не секрет, что вы ненавидите императора с того дня, как он после ваших кровавых подвигов на Кипре подверг вас унижению, заставив вымаливать у него прощение, стоя на коленях, с обнаженными руками и держа меч за острие. Тогда вы были князем Антиохии, но теперь вы — то, чем угодно будет сделать вас королю...
И тут раздался голос короля:
— Всем здесь известны ваша мудрость и ваша преданность королевству, милый кузен, и я первый выскажу вам бесконечную признательность за это. Однако они не должны заставить вас забывать о милосердии к ближнему. Что касается вас, мессир Рено, все присутствующие здесь помнят, каким прекрасным воином вы были, и все так же, как и я, желают, чтобы этот меч, который слишком долго был обречен на бездействие, снова засверкал под солнцем в сражениях; но в том, что касается политики, — сделайте милость, предоставьте это мне. Мы выслушаем византийских послов. А вас, прекрасная дама, я буду счастлив видеть снова!
Добавить к этому было нечего. Все это поняли, и Гийом Тирский с трудом скрыл довольную улыбку, с радостью убедившись в том, что его бывший ученик, несмотря на свой юный возраст, мог проявить и твердость, и показать себя искусным дипломатом. Теперь Госпожа Крака, наконец, двинулась к своему креслу. Рено гордо вел ее, не сводя с нее пылкого взгляда. И она внезапно оказалась во власти этого взгляда. Как только он приблизился к Стефании, как только она почувствовала под своими пальцами твердые кости и мышцы этого огромного, крепкого, словно камень, кулака, ею овладело странное волнение. Скоро она расстанется с этим человеком, отдалится от него, вернется в свою сказочную страну с ее слишком большими и слишком пустыми замками — и уже сейчас она ощущала нечто, напоминавшее тоску. Могучая фигура Рено заставила ее забыть обо всем, даже о сделанном ею предложении, заставила отвлечься от ненависти к Марии Комнин, — все это уступило место весьма соблазнительной мысли. К чему ей сейчас искать жену для сына, когда она сама чувствует себя еще такой молодой, когда ее чрево еще вполне способно вынашивать плоды любви? Сама того не зная, она повторяла тот путь, которым, если говорить о чувствах, прошла Констанция Антиохийская: пренебрегая ухаживаниями огромного количества баронов, она остановила свой выбор на наемнике, странствующем рыцаре, сумевшем, однако, пробудить в ней все муки и наслаждения страсти...
Рено хорошо знал женщин и не мог не заметить, какое впечатление произвел на Стефанию. Его недавний поступок был продиктован необдуманным порывом, желанием нанести врагу оскорбление через посредника, но теперь он сообразил, что объявить себя рыцарем этой дамы — самый умный поступок, какой он совершил со времен своего антиохийского подвига. Она была красивой и желанной... а еще более желанными были ее бескрайние владения и принадлежавшие ей неприступные крепости. Ему страшно захотелось ей понравиться, соблазнить ее и, если удастся, стать ее супругом. И потому, проводив даму к креслу, он решился на один из тех нежных и галантных жестов, какие всегда оказывали неотразимое воздействие. Подняв руку Стефании к своим губам, он коснулся ее легким поцелуем, а потом, опустившись на колено, произнес:
— Прекрасная дама, окажите мне милость, позволив носить ваши цвета, и никогда, клянусь вам, у вас не будет поклонника, более достойного этой чести. До последнего вздоха я буду защищать вас где угодно и от кого угодно, кто бы ни бросил мне вызов.
Эту смелую выходку встретили не только одобрительными, но и насмешливыми перешептываниями. Однако лицо Стефании де Милли, омрачившееся после королевского отказа, просияло теперь такой радостью, что Гийом Тирский отказался от намерения напомнить Рено о его долге перед королем; убедившись, что все закончилось лучше, чем он опасался, он решил позже понаблюдать за этой парочкой. Но тут трубы с дворцовых стен возвестили о прибытии византийских послов, и все приготовились к встрече.
На самом деле, если некоторое время назад и заговорили о судьбе маленькой Изабеллы, но никаких определенных предложений сделано не было и никаких документов никто не подписывал. Протосеваст Андроник Ангел, возглавлявший делегацию, всего лишь хотел узнать, как Бодуэн IV относится к заключенным в Константинополе между его отцом Амальриком I и императором Мануилом соглашениям, предметом которых было совместное вторжение в Египет для того, чтобы попытаться подорвать, пока не поздно, растущее могущество Саладина.