Эта ужасная картина подействовала на Жулиану, которая рухнула на табурет, сотрясаясь от рыданий, хотя ее очевидное горе не смягчило разгневанного супруга. Видя это, Матильда, спустившаяся вниз для погребальных бдений, пока внучка спала, решила вмешаться.
— Ваши споры ни к чему не приведут, — объяснила она. — Почему бы вам не попросить Бландину и Обена отвести вас туда, куда они поочередно относят раз в неделю еду?
Жулиана всхлипнула, подняла голову и вытерла слезы:
— Я не замечала... Откуда вы это знаете?
— Да просто у меня не так много дел, и я за всем наблюдаю. Эта старая чета ведет себя тише мышей, помогает нам, чем только может, но не лезет на глаза. Но у них есть своя жизнь... и свои друзья, по крайней мере, один друг!
— Да? — удивился Матье. — И кто же это?
— Отшельник, который живет в лесной пещере. Обен обнаружил его случайно, когда ловил свинью, которая убежала в лес. Он не знает ни его имени, ни откуда он пришел, но это священнослужитель, который может каждый день читать мессу в благодарность за хлеб и вино...
— Но ведь они каждое воскресенье ходят в Отейль! Я так им завидую! — вздохнула Жулиана.
— Разумеется, иначе в лесу было бы не протолкнуться. А отшельник дорожит своим одиночеством... Возможно, и тайной своего пребывания там, но можно надеяться, что он согласится дать последний приют бедной женщине, которая погибла из-за тупой жестокости принца! — мягко добавила Матильда.
Действительно, это снимало все вопросы. Обен согласился попросить отшельника об услуге тем более охотно, что он и сам жаждал достойно похоронить свою благодетельницу. Он отправился в лес тут же, а ночью возглавил маленький кортеж, провожавший Бертраду в последний путь. Оливье и Эрве несли гроб, остальные следовали за ними. В доме остались только Матильда, сидевшая у изголовья Од, которая так и не пришла в сознание, хотя жар немного спал, и Марго, готовая помочь старой даме в случае необходимости.
Дорога оказалась короткой. Заблудиться было бы очень легко, но Обен и его жена столько раз ходили к отшельнику, что нашли бы его пещеру с закрытыми глазами. Отшельник ждал их возле могилы, которую они с Обеном вырыли днем. Это был тощий человек, сухой, как виноградная лоза, со спутанными седыми волосами и густой бородой, которая спадала на бесцветное одеяние в заплатах, много раз чиненное Бландиной, — некогда, несомненно, монастырскую рясу. Он был жутко грязен и походил на пугало, но пылал искренней верой, и, возможно, никогда погребальную службу не отправляли с таким состраданием, с такой теплотой. Лесная земля была освящена его молитвами, и Бертраде предстояло покоиться в могиле столь же христианской, как если бы она лежала на кладбище.
Когда гроб опускали в землю, все плакали, даже Оливье и Эрве, который не знал покойную, но странный отшельник сумел найти такие трогательные слова, что растопил сердца всех присутствующих. Жизнь Бертрады можно было назвать благополучной: она жила в хороших условиях и должна была бы упокоиться рядом с мужем, на кладбище церкви Сен-Лоран, которая служила приходским храмом для богатого цеха галантерейщиков. Но из-за слепого злопамятства принца, опозоренного своей супругой, она была брошена в воды Сены, а потом, в конечном счете, нашла последний приют в глинистой лесной могиле...
Еще днем Оливье вытесал из ствола бука крест, который был водружен на могилу, чтобы остался след и чтобы случайный прохожий видел, что это место погребения. Но имя на кресте они не написали. Конечно, придет день, когда и отшельник отойдет в мир иной. И тогда уже не останется ни малейшего следа...
На следующий день два бывших тамплиера двинулись по дороге, идущей вдоль Сены. Они должны были пересечь Париж, чтобы выйти на древнюю римскую дорогу, которая вела в Суассон.
Они пришли туда к вечеру следующего дня...
Замок все еще горел...
Когда-то это была одна из равнинных крепостей, чьи рвы наполняла светлая вода реки, неподалеку стояла деревня с церковью, но теперь она исчезала в огне столь же быстро, как если бы ее выстроили из дерева, обмазанного известью, как любую лачугу. Внешние стены пока еще стояли, хотя уже начинали обваливаться, внутри мало что могло уцелеть. Люди Ногаре, очевидно, не пожалели пороха, ибо донжон изрыгал столбы черного дыма, родившегося в аду этого пламени. Должно быть, исступленный гул пожара слышался издалека. Возможно, даже в глубине леса, темно-зеленая чаща которого окружала пахотные земли поместья. На другой стороне реки жители деревни, похожие на окаменевшие статуи, смотрели на исчезающий домен...