Друзья оставались у каретника два месяца. Уже приближался День Святого Иоанна, когда они снова отправились в путь. Не без сожалений со стороны Канделя, который, однако, утешился обещанием Оливье навестить его в следующем году.
Они ушли утром, когда щедро светило то жаркое солнце, к которому они так стремились. С миндальных деревьев уже опали розовые лепестки, по склонам засинела лаванда, а в долинах между пологими склонами густо зазеленели ладанник и земляничник. Оливье без труда находил дорогу, по которой они шли с Эрве д'Ольнэ, чтобы доставить Ковчег в его подземное убежище. Через Апт, где они молились у саркофага Святой Анны, матери Марии, и через Маноск, где в Нотр-Дам-дю-Ромижье преклонили колени перед Черной Мадонной, они дошли до реки Дюранс, которую перешли в том же месте, что и в прошлый раз. Потом они дошли до Греу, белые мощные стены которого казались нетронутыми. В этом не было ничего удивительного: как и в Ришранке, стяг госпитальеров реял в небе над бывшим замком тамплиеров. Это было, конечно, лучше, нежели видеть великолепную крепость разрушенной или сожженной.
В этот день начала лета погода стояла чудесная! Над землями Прованса простиралось редкой синевы небо, сладко пахли сосновые леса, можжевельник и бук, карабкавшиеся по склонам, покрытым пахучими травами, а выше — плоскогорья с невысокой растительностью, где веяли буйные ветры! Очарованный родной землей, Оливье дышал полной грудью и шагал по большей части раздетый до пояса, с узелком за спиной, чтобы кожа впитала в себя горячие солнечные лучи. Монту сначала ворчал, а потом ему тоже захотелось подставить свое тело солнцу, и его волосатая шкура стала золотистой, что шло ему гораздо более, чем седина.
Они переправились через Вердон по старому римскому мосту, который не смогли разрушить зеленые бурные волны реки, более спокойные здесь, чем в ущельях, и сердце Оливье забилось чаще, потому что он ступил на собственную землю.
Он обошел ее вдоль и поперек вместе с отцом или с братом Клеманом и знал здесь каждую тропинку, пересекавшую ложбинки, поросшие золотистым дроком. Дорожки бежали по холмам, покрытым лесом, редевшим по мере того, как все ближе поднимались холмы к заснеженным вершинам Альп, которые можно было разглядеть в ясную погоду.
Наконец они подошли к изумрудной речушке, излучину которой уже пересекали, прошли еще по одному мосту, еще по одной тропинке, и Валькроз предстал перед теми, кто так надеялся его увидеть. На башне замка реял флаг с византиями[237] Куртене и птицами семьи Синь, а также крест сеньоров здешних мест. Легкий ветер колыхал тяжелое полотнище, при виде цветов которого Оливье, в порыве чувств, упал на колени. Это означало, что замок по-прежнему принадлежал семье, и Рено, очень вероятно, был жив.
— О, всемогущий Боже, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за то счастье, что ты мне даруешь! — воскликнул он.
Монту опустился на колени рядом с ним, чтобы и на него сошла благодать, но, поднявшись, указал рукой на здания, на которые Оливье, чей взор был затуманен слезами, не обратил внимания.
— Кажется, здесь что-то произошло, — сказал он просто.
Действительно, одна из башен, та, что возвышалась над библиотекой, обрушилась, словно под ударом гигантского кулака, а почерневшие камни хранили память о пожаре.
— Ради всех святых!
Не обращая внимания на крутой подъем, Оливье бросился бежать ко входу, обогнав своего запыхавшегося друга. Но тут из-за зубца стены появилась чья-то голова. Раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
— Я Оливье де Куртене и желаю войти немедленно! — загремел он.
В ответ раздалось нечто вроде хрипа, и тут же стражник приставил ко рту рог. Он протрубил два раза, требуя тем самым открыть ворота, потом с радостными криками исчез. В следующее мгновение тяжелая створка дверей повернулась в петлях, выпустив на волю несколько стражников и слуг, которые бросились на шею Оливье, смеясь и плача одновременно, забыв поприветствовать и сжимая его в объятиях. Прибежал и Максимен, интендант замка. Он протаранил группу людей, схватил Оливье, обнял его, отстранил от себя, чтобы убедиться, что это действительно он, снова обнял и, наконец, припал, плача, к его плечу. И пробормотал, удивив прибывшего:
— Ах, сир Оливье, почему вы так долго не спускались к нам оттуда?
— Не спускался оттуда? Не на небе же я был! — сказал Оливье, освобождаясь из объятий.
Максимен шмыгнул носом, вытер его и рот рукавом, посмотрел на живой призрак хитрыми глазами: