— Ещё одно насчёт тисов, — продолжал сэр Бэзил. — В начале лета, когда идут молодые побеги…
Он оборвал себя, выпрямился и наклонился чуть-чуть вперёд. Всё его тело напряглось.
— Идут молодые побеги, что же тогда? — спросил я.
Мужчина сделал снимок, но женщина не вынимала голову из отверстия. Он заложил руки с фотоаппаратом за спину, и подошёл к ней. Он наклонился вплотную к её лицу и, похоже, несколько раз поцеловал её. В солнечном безмолвии сада как будто послышался отдалённый женский смех.
— Пойдём домой? — спросил я.
— Домой?
— Да, выпьем по коктейлю перед едой.
— Коктейль? Да, возьмём по коктейлю.
Но он не двигался. Он неподвижно сидел, унесясь за тысячу миль от меня, и вглядывался в далёкие фигуры. Я тоже глядел на них. Отвернуться было выше моих сил. Там словно разворачивалась опасная балетная миниатюра, в которой были известны музыка и танцоры, в то время как сюжет, хореография и развитие действия оставались неведомы, и, чтобы понять, требовалось смотреть не отрываясь.
— Годье Бржезка, — произнёс я. — Чем мог бы он стать, если бы не умер так рано?
— Кто?
— Годье Бржезка.
— Да, несомненно, — ответил он.
А между тем на лужайке происходило что-то непонятное. Голова женщины торчала из отверстия статуи, а тело начало медленно извиваться. Мужчина стоял неподвижно в полутора шагах от неё. Вдруг он напрягся, опустил голову. Смех, кажется, смолк. Через секунду он положил фотоаппарат на траву, шагнул вперёд и взял обеими руками голову женщины. Балет преобразился в кукольное представление с угловатыми жестами деревянных марионеток, жалкими и нелепыми на залитой солнцем далёкой сцене.
Мы наблюдали со скамьи, как кукла-мужчина проделывала руками манипуляции с головой куклы-женщины. Он действовал с осторожностью, медленно, периодически отпуская её и отступая на один шаг, чтобы оценить ситуацию в новом ракурсе. Когда он отпускал, женщина начинала извиваться, как собака, на которую впервые надели ошейник.
— Застряла, — сказал сэр Бэзил.
Мужчина зашёл за статую, со стороны женского туловища, и взялся за её шею. Потом, словно отчаявшись, дёрнул несколько раз, и в солнечной тишине прозвучал голос женщины, вскрикнувший от боли и страха.
Уголком глаза я видел, что сэр Бэзил понимающе кивнул:
— Однажды я сунул руку в горшок с вареньем и не мог вытащить.
Мужчина отошёл и молча, сердитый и угрюмый, стоял, уперев кулаки в бёдра. Женщина, продолжая стоять в неудобной позе, обращалась к нему, вернее, кричала на него, и, хотя туловище её было зажато крепко, ноги оставались свободны, и она топала и дрыгала ими вовсю.
— Я тогда разбил горшок молотком, а матери сказал, что он случайно упал у меня с полки.
Он успокоился и расслабил мышцы лица, но голос оставался странно безжизненным.
— Наверное, надо подойти посмотреть, нельзя ли там помочь чем-нибудь.
— Я тоже так думаю.
Прежде чем встать, он закурил сигарету и аккуратно положил горелую спичку в коробок.
— Прошу прощения, — сказал он. — Хотите?
— Да.
Он церемонно открыл передо мной портсигар, дал мне прикурить, спрятал горелую спичку в коробок. Потом мы встали и не спеша пошли по травянистому склону вниз.
Мы вышли через проход в зелёной тисовой изгороди, для них — совершенно неожиданно.
— Что происходит? — спросил сэр Бэзил. Он говорил чрезвычайно тихо, с такой тихой угрозой, какой, очевидно, леди Тертон никогда не слышала в его голосе.
— Засунула вот голову и не может обратно вытащить, — ответил майор Хэддок. — Для смеха.
— Для… чего? — переспросил сэр Бэзил.
— Бэзил! — закричала леди Тертон. — Что же ты стоишь, как болван! Сделай что-нибудь, если можешь!
— Придётся эту деревяшку сломать, — сказал майор.
На его седом усе осталось красное пятнышко, и, как лишний мазок убивает картину, предательское пятно разрушило его мужественный облик. Он был смешон.
— Сломать статую Генри Мура?
— Сэр, иначе нет никакого способа вытащить её светлость оттуда. Бог знает, как она умудрилась протиснуться, но выбраться она не в состоянии. Уши мешают.
— Ах, боже мой, — произнёс сэр Бэзил, — такая великолепная скульптура.