Всплеск они с мачтой подняли оглушительный, так что работницы и рабочие рыбозавода кинулись на пристань посмотреть, что случилось. И увидели, что Оби верхом на мачте заливается хохотом, точно гок (ньюфаундлендская кукушка), и гребет широкими ладонями к берегу.
Это происшествие определило настроение дня. Десяток мужчин с завода бросили работу и кинулись помогать. Они выудили Оби с мачтой из рассола, а затем всей компанией ринулись в каюту. Когда они вновь появились на палубе, солдатики понесли заметный ущерб, а дружная компания была готова на что угодно. Они подняли мачту вертикально и вбили ее в предназначенное для нее гнездо с таким энтузиазмом, что я удивился, как это она не пробила днище и не пригвоздила шхуну навеки ко дну гавани Грязной Ямы. Затем они на минуту вновь спустились в каюту, опять вышли на палубу, подхватили фок-мачту, вонзили ее в гнездо и поспешили вниз.
Все еще упрямо пытаясь осуществить наш план, мы с Джеком тоже попытались прорваться в каюту, но там не оказалось места. Когда же мы все-таки добрались до стола, одна бутылка оказалась более или менее непочатой, а потому свой долг мы исполнили.
После чего фокус веселья сместился со шхуны. Кто-то предложил выкопать канистру чистейшего спирта, контрабандой доставленную из Сен-Пьера, которую он приберегал к Рождеству. Мне рассказывали, что на исходе дня Енос решил, что всем не помешало бы отведать свежатинки, иными словами, подстреленной дичи, и, вскинув на плечо тюленье ружье, скрылся из вида вверху склона в поисках карибу. Уже пятьдесят лет ни один карибу не приближался к Грязной Яме ближе чем на день пути, но это ни малейшего значения не имело. Всегда может произойти чудо.
Только на этот раз оно не произошло, зато Енос потерял свои бесценные антикварные очки в стальной оправе где-то в кустарнике за поселком. Поскольку без них он был абсолютно слеп, дорогу домой он нашел только к полудню следующего дня. Для нас этот день оказался полностью пропавшим. Без очков Енос работать не мог, а без Еноса Оби работать не желал.
Положение спас Джек, подрядив все несовершеннолетнее население поселка отправиться на поиски очков. Он убедил школьного учителя, мучнисто-бледного молодого человека, который в любом случае предпочитал учить поменьше, отменить занятия, и еще он предложил награду в один доллар звонкой монетой тому, кто найдет очки.
Ребятня взялась за дело с пылким энтузиазмом. Они прочесали окрестности поселка на мили вокруг и вопреки всякому вероятию нашли потерянные очки.
Они свисали с еловой лапы примерно в десяти футах над землей. И по сей день никто точно не знает, как они там оказались. Гипотеза, что их на ель закинул рассерженный карибу, не имеет под собой почвы. Но с другой стороны, категорически ее отвергнуть тоже нельзя.
Глава седьмая
ПОЛНЫЙ КОРМОЙ ВПЕРЕД!
После первой же ночи, проведенной под кровом Еноса, Джек настоял, чтобы мы перебрались на шхуну. Причин он предпочел не касаться, но присутствие семи девушек в самом расцвете его смущало. Спина оставалась у него сомнительным фактором. Как бы то ни было, мы начали вести хозяйство на борту нашего суденышка.
Когда я снабдил Еноса инструкциями, как превратить шхуну в яхту для дальних плаваний, он, казалось, все понял превосходно. Но когда взялся за работу, мои пожелания вступили в противоречие с многовековой традицией — традицией, требовавшей, чтобы пространство, занимаемое людьми на любом судне, сводилось к минимуму, не поддающемуся дальнейшему сведению, и оставлять как можно больше места для рыбы, машин и прочего, истинно важного. Кроме того, традиция требовала, чтобы помещения для команды были елико возможно неудобными: видимо, для того, чтобы команда предпочитала оставаться на палубе и управляться с рыболовными снастями даже в бушующий зимний шторм.
Попытки Еноса следовать моим инструкциям и подавлять свои глубоко укоренившиеся инстинкты привели к компромиссу, который никак нельзя было назвать счастливым. Он начал с того, что возвел гигантскую скорлупу каюты, смахивавшую на, как я уже упоминал, перевернутый гроб, над рыбными люками. Однако, хотя стены он возвел высотой в сарай, крышу он сделал плоской, так что высота под ней от пола равнялась всего пяти футам, и ходить по каюте можно было либо подгибая колени, либо склонив голову на плечо. Людям же высокого роста ходить по ней нечего было и думать. Им предстояло только ползать.
Длина каюты вроде бы не оставляла желать ничего лучшего, но Енос сумел и с этим справиться. Кормовую треть он отгородил под помещение для огромного зеленого чудовища, нашего двигателя — как и положено, лучшее место досталось машине.
В оставшееся тесное пространство Енос впихнул все, что, по традиции, требовалось людям, — и «впихнул» для этого самое емкое слово. Он встроил пару коек прямо в люверсы впритык к цепному ящику, и при этом точно следуя традиционным размерам: ширина шестнадцать дюймов в головах, шестнадцать дюймов в ногах, длина — шестьдесят шесть дюймов. И умудрился так их присобачить, что голова лежащего оказывалась на шесть дюймов ниже его ног. И в качестве заключительного штриха: закраины, назначение которых — не давать вам скатиться с койки, когда судно расшалится, он сделал из неструганых еловых досок, самого занозистого материала из известных человечеству.
В общем и целом конструкция была дьявольски эффективной, ибо гарантировала, что человек, способный пролежать на такой койке дольше двадцати минут за раз, совсем доспел для безвременной кончины.
С точки зрения Еноса, жилое пространство на рыболовном судне должно исчерпываться местом, где спать и где готовить пишу. А потому остальную часть каюты он назначил под камбуз. Отвел место для плиты и соорудил солидное количество рундуков под кухонную утварь, а также запасы солонины, муки и брюквы минимум на сорок человек, собирающихся сплавать до Огненной Земли и обратно без единого захода в порт.
Рундуки («лари» — для сухопутных крыс) были единственным, на отсутствие чего каюта пожаловаться не могла. В грядущие дни члены команды, поумерщвляв плоть на койке до предела, иногда заползали в рундуки, сдвинув содержимое в сторону, и позволяли себе небольшой отдых.
Едва увидев сотворенное Еносом, я распорядился, чтобы он немедленно все разобрал и начал заново. Это его оскорбило, а оскорбленный Енос становился несгибаемым Еносом. Он заявил, что на переделку уйдет не меньше двух месяцев, и волей-неволей я замял вопрос, но вынудил его добавить в каюту стол. Хотя стол был очень маленьким, он съел почти все остававшееся свободное пространство пола.
Таков был домашний очаг, возле которого мы с Джеком водворились. Интерьер еще не был выкрашен. Каюта оказалась полна различными инструментами, деталями снастей, деревянными брусками, бухтами веревок и вонью, черпавшей силу равно из трюма и из рыбозаводской ухи, в которой стояла шхуна. Да, уютом наше новое обиталище похвастать не могло, но, по крайней мере, в нем не было жизнерадостных и нестеснительных женщин, не говоря уж о его удобной близости к рыбному складу Еноса.
Первые десять дней нашего житья там койки не причиняли нам особых неудобств, так как нам редко представлялся случай лечь на них. Мы работали днем и работали ночью. Мы ели, когда нам больше нечем было заняться, и, хотя я считаю себя компетентным коком, на протяжении этой декады мои кулинарные изделия ничем особенным не блистали.
Стряпал я на бензиновой плите, и основой наших трапез была треска. У нас не оставалось выбора, ибо мы отчаянно пытались помешать тому, чтобы шхуна вернулась к своему изначальному назначению и оказалась набитой треской по горловины люков. Рыбаки Грязной Ямы, все до единого — люди радушные и щедрые. Каждое утро, когда они возвращались, опорожнив свои ловушки, каждое судно подходило к нашему борту и его шкипер презентовал нам чудесную жирную треску на обед.
Поскольку гавань самое общественное место в Грязной Яме и на нашей шхуне постоянно толклись гости, мы не могли избавиться от рыбного избытка, выкинув его за борт. Если бы прошел слух, что мы вышвырнули одну-единственную рыбину, каждый житель поселка обиделся бы до глубины души и мы превратились бы в отщепенцев.