— Что? — не понял Люмке.
— Должность, болван! — Офицер свирепо взглянул на Фрица и длинно выругался.
— Я — второй адъютант помощника коменданта лейтенанта Штиммера, — заикаясь от страха, ответил Люмке. — Прислан сюда для наблюдения за русскими рыбаками.
— Где провел ночь?
— На шхуне, господин капитан.
— Команда? Что?
— Где была команда, идиот? И не трясись, как студень на блюде.
— Команда никуда не отлучалась, господин капитан.
— Вызвать сюда всех!
— Слушаюсь, господин капитан!
В кубрик спустились шкипер, Юра, Саша, Нина. При тусклом свете коптилки лица их казались бледными и худыми. Стуча деревяшкой, Глыба подошел к столу, за которым сидел офицер, и сказал:
— Не поймали еще рыбки, господин немец. Приходите завтра.
Капитан мельком взглянул на него и коротко бросил:
— Дурак!
Он никому не задавал никаких, вопросов, ни с кем не разговаривал, только приказывал смотреть на него. Смотреть долго, прямо в глаза. Этот немой допрос напоминал сеанс гипноза. У капитана Мауэра были большие выпуклые глаза, с чуть заметной желтизной на белках. Темные зрачки, казалось, то расширялись, то вдруг сужались, и от этого красивое, энергичное лицо немца мгновенно преображалось. То оно было злым, то хитрым, то добродушным и располагающим к доверию.
Нина смотрела в эти глаза, а в уме повторяла одно и то же: «Не думай о том, что было ночью. Просто смотри в эту наглую морду, с кем-нибудь сравнивай». Она почему-то начала сравнивать лицо капитана с лицом Юры. Такой же ровный, красивый нос, немного похожие губы и лоб. А глаза? Вот зрачки сузились, веки чуть дрогнули, и ей показалось, что немец задает вопрос: «Где ты была этой ночью?» У Юры тоже темные зрачки. Но сколько в них всегда тепла! И как можно сравнивать Юру с этим фашистом! Ей захотелось, очень захотелось заглянуть сейчас в большие, добрые глаза Юры. Она представила их и улыбнулась...
Капитан спросил:
— Чему фрейлен улыбается?
— Господин капитан так смешно смотрит, — ответила Нина. — Будто он гипнотизер...
Капитан с явным неудовольствием отвернулся в сторону, спросил:
— Вы есть, рыбачка?
— Я люблю море, — улыбнулась Нина. — Очень люблю море...
Сеанс «гипноза» окончился. Команда удалилась, в кубрике остались только Люмке и капитан. Еще тогда, когда Мауэр узнал, что ефрейтор ночью был на шхуне, он подумал: «Искать надо не здесь». Теперь он в этом убедился окончательно.
Он встал, бросил:
— Ну?
Люмке вскочил, вытянулся.
— Я вас слушаю, господин капитан!
Офицер за отворот пиджака притянул к себе Фрица, свирепо на него посмотрел:
— Слушай, Люмке! Ты будешь следить за каждым шагом своих рыбаков, ясно? За каждым шагом. И если что-нибудь заметишь...
— Так точно, господин капитан!
— Смотри, Люмке... Я верю тебе и советую оправдать это доверие... Ты все понимаешь, Люмке?
— Так точно, господин капитан...
— Поднять кливер!
Косой кливер захлопал по ветру, потом надулся, и нос шхуны начал медленно отклоняться в сторону.
Закрепив шкот кливера, Глыба и Саша перешли к фок-мачте. Фок был тяжелый, густо просмоленный, и Юра тоже стал рядом с Иваном, чтобы помочь. Глыба покосился на него, но ничего не сказал. Втроем они быстро подняли парус, и туго натянутая якорная цепь сразу ослабла.
Шкипер дал команду поднимать якорь, и Юра, воспользовавшись этим, побежал на нос, к Нине, которая уже была у лебедки.
— Нина, — тихо опросил Юра, берясь за ручку лебедки, — страшно было, когда он смотрел тебе в глаза?
— Нет. Я думала о другом...
— О другом? — искренне удивился Юра. — О чем же?
— Расскажу, лотом... Пойдем поднимать грот.
А через несколько минут шхуна, одетая во все паруса, медленно развернулась в сторону моря, и Фриц Люмке отметил это событие в своем дневнике:
«6 часов 16 минут. Корабль вышел в море, ветер свежий. Да поможет нам бог...»
Потом зачеркнул слово «нам» и сверху него написал: «мне».
Темная полоска берега уходила все дальше и дальше. А впереди, куда шкипер вел шхуну, уже занималась утренняя заря. Солнце еще не взошло, но далекий горизонт посветлел, согретый теплым, ласковым его дыханием. Обгоняя шхуну, куда-то спешили волны и таяли в бледной предрассветной голубизне.
Юра стоял у борта и не отрываясь глядел на восток. Вот в бирюзе зарозовели едва различимые крапинки и мгновенно исчезли, растворившись в ней. Над морем уже дрожали искры пробивающих волны солнечных лучей. Они то скрывались за пенистыми гребнями, то снова появлялись, разгорались все ярче и ярче. И вдруг море заалело, будто от пролитой в него крови, вспыхнуло: большое, чистое, словно умытое морской водой, всходило солнце.