А Леньке казалось иногда, что он уже умер. Или если не умер теперь, то умрет завтра. Как у него болело все тело! Стоило во сне случайно пошевельнуться — тысячи иголок впивались в тело. Ленька вскрикивал, протягивал в темноту руки, звал:
— Мама!
Но ему только казалось, что он зовет мать. Из его рта вырывалось бессвязное мычание.
— Чего ты, Ленька? — участливо спрашивали его.
Но Ленька уже молчал. И теперь лишь по прерывистому дыханию, похожему на всхлипывания, можно было догадаться, что в этом маленьком растерзанном теле еще теплится жизнь...
А на другой день мальчишку снова тащили к Моренцу, снова истязали, и он то терял сознание, то опять приходил в себя и механически повторял:
— Где шхуна? Не знаю, где шхуна... Ушла в море, да так и нету... Ивана тоже нету, на шхуне Иван...
Повторял даже тогда, когда у него не спрашивали...
— Что они решили сделать с мальчишкой, — говорил Христо Юрьевич, — не знаю. Боюсь, что не выдержит он. Освободить Леньку нет сейчас никакой возможности. Подкупить охрану мы даже не пытаемся: там стоят на часах такие головорезы, что...
Христо Юрьевич в отчаянии махнул рукой и замолчал. Саша спросил:
— Как же об этом рассказывать дяде Ивану?
— Всего говорить не надо. Скажешь, что не отпускают Леньку, а больше, мол, ничего неизвестно.
— А больше ничего не известно, — задумчиво повторил Саша.
Саша с трудом увидел шлюпку, которая плавала метрах в тридцати от берега, нашел два голыша и бросил их один за другим в море. Вскоре шлюпка причалила к берегу. Саша молча вскочил на корму, взял кормовое весло и уже собирался оттолкнуться, когда Иван Глыба сказал:
— Погоди. Сперва расскажешь о Леньке.
— Там расскажу, на шхуне, — ответил Саша. — Нам ведь уходить пора, дядя Иван.
— Успеем. Все узнал? Я о Леньке спрашиваю.
— Все узнал, — ответил Саша. Потом, будто спохватившись, что сказал слишком много, добавил: — А что узнавать-то? Не отпускают Леньку, а больше ничего не известно. Так Христо Юрьевич сказал.
— Христо Юрьевич? — удивился рыбак. — Где ты его видел?
Саша рассказал, как он сам был удивлен, когда на явочной квартире встретил Юриного отца.
— Он-то и велел передать вам, дядя Иван, что о Леньке сведений почти никаких нет...
Иван вылез из шлюпки, подтянул ее к берегу, шепотом приказал:
— Вылезай и ты... Вот так... Сядем, парень, поговорим. Ну?..
— Так я же сказал уже, дядя Иван...
Иван положил свою руку на Сашино плечо, твердо проговорил:
— Хоть до утра будем сидеть, понял? Лучше давай сразу. Что они сделали с братушкой?
И сколько не пытался Саша убедить рыбака, что ему ничего не известно, Глыба упрямо на это отвечал:
— Зря время теряешь, парень...
Он сердцем чувствовал: многое, очень многое знает Саша.
И Саша решил рассказать все, что сам узнал от Христо Юрьевича.
Иван Глыба как сел в начале рассказа, сложив руки на коленях, так и сидел не двигаясь. Саша уже закончил рассказ, а рыбак еще долго сидел в той же позе и молчал.
Потом поднялся с песка, подождал, когда поднимется Саша, и сказал:
— Ну что ж, друг, давай прощаться. Не судьба мне, видишь, плавать с вами...
Саша оторопел:
— О чем вы, дядя Иван? Зачем нам прощаться?
— Скажешь там, что пошел, мол, Иван Глыба в гестапо, сам пошел, чтобы брательника своего выручить.
Саша судорожно уцепился за руку рыбака, горячо зашептал:
— Что вы, дядя Иван!.. Убьют вас, замучают... Они ведь и Леньку схватили только для того...
— Знаю, парень, зачем они Леньку схватили. Я им нужен, а не Ленька. Приду я — Леньку они выкинут. Он им ни к чему...
Саша не знал, что еще можно сказать. «Лучше бы я ничего не рассказывал ему о Леньке! — в смятении думал юноша. — Лучше бы я соврал что-нибудь...
Вдруг он притянул к себе рыбака и, в темноте заглядывая ему в глаза, горячо зашептал:
— А приказ, дядя Иван?! Приказ комиссара — со шхуны вам не уходить?
Да, такой приказ был. И Глыба ни на минуту не забывал о нем. Но Ленька... Как можно бросить в беде Леньку?!
— Садись в шлюпку, Саша! — твердо сказал Иван. — Передай Андрею Ляшко, чтоб поднял сейчас все паруса. А когда будете входить в бухту, оставьте грот и кливер. Ну, бывай, друг. Добрых вам ветров.
...Давно уже шлюпка скрылась в ночной мгле, давно, наверно, и шхуна со всеми поднятыми парусами неслась к бухте Светлой, а Иван Глыба все стоял и стоял на берегу. Он снял фуражку, подставил ветру волосы, закурил и судорожно несколько раз подряд затянулся едким дымом. Огонек цигарки ярко вспыхивал, но Глыба и не пытался его прикрывать.