— Идут! — воскликнул Глыба. — Поднять фок, живо!
Ляшко и Саша, Нина и Юра бросились к фок-мачте.
Поднятый фок надулся ветром, и «Мальва» еще быстрее понеслась навстречу приближающимся транспортам и катерам.
— Пулемет к правому борту! — приказал шкипер.
Старый грек больше не покидал шхуны. Комиссару он сказал:
— Назад я теперь не пройду, а вот рядом с сыном еще повоюю. И прошу вас разрешить мне пойти на шхуне для перехвата транспортов. Я хоть и старик уже, но глаз у меня зоркий. Думаю, пригожусь шкиперу.
Артем Николаевич понимал: останься грек на берегу — изболеется душой по сыну, пока вернется с задания шхуна. И он разрешил ему идти в этот опасный рейс.
Теперь гул моторов слышался яснее, и все напрягали зрение, чтобы различить катера и транспорты. Только минеры оставались совершенно спокойными и, прикрепив к корме доску в виде желоба, по которой они собирались спускать в море мины, сидели молча, ни на что не обращая внимания.
Иван Глыба тем временем все круче и круче подворачивал шхуну к берегу. Самое главное теперь заключалось в том, чтобы по звуку моторов определить, когда передовые катера минуют шхуну и пройдут вперед. Тогда одним рывком надо будет положить «Мальву» на правый борт и, проскочив между катерами и транспортом, оставить за собой мины.
План был очень прост, но в то же время малейшая ошибка в действиях шкипера могла привести к катастрофе. Если бы немцы заметили шхуну раньше времени, ей не удалась бы уйти от них.
Положение, однако, облегчалось тем, что немцы тоже не хотели обнаруживать себя раньше времени и не включали ни один из прожекторов, находящихся на транспортах.
Теперь даже минеры, бородатые, молчаливые, почувствовав близость противника, поднялись на ноги и приготовились.
— Вон! — Нина хотела показать Глыбе на чуть заметные искорки, вылетающие из выхлопных труб катеров, но Иван уже всем телом навалился на штурвал, и «Мальва» легла на правый борт. Казалось, она вот-вот зароется в воду, и волны обрушатся на палубу, сметая все на своем пути. Но уже через мгновение шхуна выпрямилась и понеслась к берегу, перерезая путь транспортам.
Нина и Юра, как всегда в минуту опасности, стояли рядом.
Юра в эту минуту думал о ней, о Нине. Ему трудно было понять: откуда в ней, в этой обыкновенной девчонке, столько силы и столько мужества? Ведь Юра хорошо помнил: все они — Нинки, Верки, Алки, Людки — страшные плаксы. Стоило подставить ей ножку, толкнуть, дернуть за косу, как сразу же слышалось: «Вот я скажу Александру Петровичу, что ты хулиганишь, вот я пожалуюсь Федору Николаевичу...»
Нинка Балхаш не составляла никакого исключения, это Юра хорошо помнит. Так же, как ее подруги, чуралась мальчишек, так же, как почти все девчонки, на весь класс визжала, когда опускала руку в портфель за тетрадкой и натыкалась на живую мышь или лягушку. Она, правда, никогда не была ябедой, но если бы год-два назад Юре сказали, что он увидит Нинку Балхаш вот такой, как сейчас — сосредоточенной, внешне спокойной перед большим боем, — Юра, наверно, ни за что не поверил бы.
— Тебе страшно? — неожиданно спросил Юра.
— Очень страшно, Юрка, — совсем просто призналась Нина. — Так страшно, что даже вот здесь болит, будто кто-то сжимает сердце. А вдруг меня убьют?! Прилетит откуда-то дурная пуля, я не успею даже о чем-нибудь подумать и — все... Как же так, Юрка? — Нина взяла его руку, сжала ладонь и как-то растерянно заглянула в его глаза. — Как же так, Юра? — повторила она. — Все останется, а меня не будет... Останется море, останется наш город, ты будешь с кем-то говорить, смеяться, а я... В такую минуту мне хочется спрятаться в какой-нибудь укромный уголок и сидеть там не дыша, чтобы никто меня не увидел и не услышал. Затаиться... У тебя такого не бывает?
Он ответил, задумчиво глядя в море:
— Бывает страшно. Потому что хочется жить. Очень хочется. И все всегда видеть: небо, море, тебя...
Далеко на востоке вспыхнула красная ракета. Она не могла осветить место, где находилась шхуна, она вообще почти не давала света, настолько была далекой и красной, но и Нина и Юра вздрогнули, будто вдруг оказались на виду у немцев, непроизвольно прижались друг к другу и долго так стояли, прислушиваясь не то к плеску воды за бортом, не то к своим чувствам...
Нина спросила:
— Ты никогда не верил предчувствиям?
Он ответил:
— Я не думал об этом. И ты не думай. Не думай, слышишь?! Не смей! Это ерунда — какие-то предчувствия. Дикость.
— Предрассудки...
— Да, предрассудки.
— Пережитки... Суеверие...
Он не глядел в ее лицо, но был уверен: она улыбается. Она могла улыбаться в такую минуту!