– «Меж Меккой скрыт и Иерусалимом», – произнес Блэкфинч.
– Именно.
Они с воодушевлением принялись за дело.
Через пятнадцать минут Блэкфинч, стоя на верхней ступеньке стремянки, издал радостный крик. Он спустился, держа в руках обернутую в бархат книгу:
– Ровно между Танахом и Кораном.
Он протянул ее Персис.
Персис подошла к кафедре перед троном Великого Мастера и положила на нее книгу. Часы у нее за спиной пробили десять.
Десять.
В десять она должна была что-то сделать.
Зубин. «Я буду ждать в кафе “Эдем”. Мой поезд в десять двадцать. Надеюсь, что ты придешь».
Если она уйдет прямо сейчас, еще может его застать. Она посмотрела на Блэкфинча. Его лицо светилось от восхищения.
Зубин подождет.
Дрожащими пальцами Персис развязала веревку и сняла бархат.
48
– Отец Альварес готов вас принять.
Молодой викарий провел их мимо великолепного церковного органа в комнату позади него.
Приходской священник Мервин Альварес встал из-за заваленного вещами стола и тепло их поприветствовал. Он усадил их на небольшой диван, а сам занял кресло напротив.
Посмотрев на Альвареса вблизи, Персис решила, что ему слегка за сорок. Это был лысый темнокожий мужчина с красивыми скулами и тонкими усиками.
– Чем я могу вам помочь?
Персис взглянула на Эрин Локхарт. Американка кивнула. Это она устроила встречу – когда-то ее познакомил с Альваресом бывший любовник.
– Эрин говорит, что вы были священником Джона Хили.
– Да, он ко мне приходил. У него было много проблем.
– Каких именно?
Альварес смутился:
– Боюсь, многое из того, что Джон со мной обсуждал, охраняется тайной исповеди.
– Хили мертв, – ответила Персис. – Разве не важнее теперь сказать правду?
Священник молча боролся с собственной совестью.
– Хили совершил ошибку, – продолжала Персис. – Скоро всем станет известно, что он сотрудничал с нацистами, и это многого ему стоило, в том числе морального стержня. Последние несколько лет он пытался убежать от себя. Если мы хотим спасти хоть какую-то часть его жизни, мне нужно знать правду.
– А что именно вы, по-вашему, знаете?
– Хили шантажировали, чтобы заставить украсть манускрипт Данте. Но я не думаю, что он хоть в какой-то момент собирался отдать его нацистам. Наоборот, он хотел его от них защитить. Он забрал манускрипт из Азиатского общества и спрятал там, где, как он думал, они не смогут его найти. А после этого покончил с собой. Ему казалось, что теперь он заслужил прощение. Это было его великое искупление. – Она помолчала. – Либо он просто не хотел, чтобы нацисты его пытали. Однажды им уже удалось его запугать, и он не хотел, чтобы это случилось еще раз.
– Самоубийство – это смертный грех, – напомнил Альварес.
– Да, – согласилась Персис, – но, насколько я понимаю, чтобы считать грех «смертным», должны быть выполнены три условия. Во-первых, грех должен быть тяжким, во-вторых, он должен быть совершен с полным пониманием его тяжести, и, наконец, он должен быть совершен добровольно. Я думаю, что в случае Хили первые два условия выполняются: как ученый-библеист, католик и человек, детально изучивший «Божественную комедию», он, несомненно, знал, что самоубийство – тяжкий грех. Но вот третье условие… Я думаю, Хили считал, что у него не было выбора: он должен был покончить с собой, чтобы защитить манускрипт. А за сотрудничество с нацистами во время войны он готов был оказаться в Чистилище. – Она помолчала, выстраивая в ряд заранее подготовленные аргументы. – В «Божественной комедии» тоже есть некоторые лазейки, хотя, конечно, Данте описывает самоубийство как смертный грех. В песни тринадцатой он идет через лес самоубийц и разговаривает с душой человека по имени Пьетро делла Винья, когда-то советником императора Священной Римской империи Фридриха II. Его самоубийство Данте описывает как героическое: он убил себя, чтобы противостоять несправедливости. В этом эпизоде обсуждается моральная сторона самоубийства, и я думаю, что это придало Хили мужества покончить с собой ради того, что он считал справедливым, веря в то, что в конце концов он будет прощен.
– Это звучит логично, – кивнул Альварес, – хотя в конечном счете неверно. Я не думаю, что мы можем подгонять слово Божие под личные обстоятельства.
– Может, просто скажете, о чем он с вами говорил? – не выдержала Локхарт. – Он провел здесь столько времени. Завесил спальню крестами. Может, он вообще покончил с собой из-за вас. Из-за всей этой благочестивой чуши, которой вы забили ему голову.
Персис успокаивающе положила руку ей на плечо.