Повисшую после этих слов тишину нарушил раздавшийся где-то звонок.
Бельцони вздрогнул и вышел из транса:
– Это здание принадлежит итальянскому финансисту, который много лет назад обосновался в Индии. Он член попечительского совета Болонского университета и позволяет нам пользоваться его собственностью. Я вырос в рыбацкой деревне на тосканском побережье, и звук моря для меня очень, как это сказать, familiare[42]. – Он помолчал. – Вы думаете, что что-то знаете, но вы ошибаетесь. Больше я ничего не могу сказать.
– Я знаю, что вас сюда привели не те причины, о которых вы мне рассказали. Я знаю, что на меня дважды напал человек, который, судя по всему, мог быть нацистом. А вы расхаживаете по городу в компании мужчины, служившего в личном гестапо Муссолини.
На лице Бельцони проступила тревога.
– Нацистом? О чем вы?
Персис замялась. Возможно, она совершила ошибку. Обстоятельства смерти Джеймса Ингрэма и тот факт, что он мог быть нацистом, пока не разглашались, и был риск, что, если она расскажет об этом Бельцони, он не станет держать информацию в тайне, а если она появится в завтрашних заголовках, ситуация мгновенно выйдет из-под контроля.
Наконец заговорил сам Бельцони:
– Я понимаю, что вам сложно мне доверять. Прошу вас, поверьте, я просто хочу помочь. У нас с вами общие интересы.
– И что же это за интересы?
Бельцони собирался что-то ответить, но в последнюю секунду себя оборвал:
– Простите, инспектор. Я больше ничего не могу сказать. Пока не могу.
Персис встала:
– В таком случае завтра ваше имя, а также имя вашего доброго друга сеньора Мариконти будут красоваться на первой полосе каждой крупной газеты в стране. Я лично это проконтролирую. «Итальянское вмешательство в дело о пропавшем манускрипте Данте». Любопытно, как к этому отнесутся ваши хозяева, кем бы они ни были.
– Вы не посмеете!
– Рискните.
Бельцони посмотрел на нее с выражением легкого ужаса на лице. Наконец он откинулся в кресле:
– Дайте мне три часа. Я поговорю с Мариконти. Ничего не обещаю, но я сделаю все возможное, чтобы убедить его, что мы должны поделиться нашей информацией с вами.
– Какой информацией?
– О том, что на самом деле произошло с Джоном Хили во время войны.
39
Прощание с Джоном Хили проходило в церкви неподалеку от христианского кладбища Шиври. Иронично, подумала Персис, Хили похоронят на том самом кладбище, где нашли его тело.
Служба была скромной. Ее проводил местный священник Мервин Альварес, лысый мужчина царственного вида и неопределенного возраста. Его белая сутана волочилась по теплым каменным плитам церковного нефа. Он прошел за алтарную преграду, поднялся по ступеням, обернулся и оглядел собравшихся.
Желающих проститься с Хили было немного.
Только Нив Форрестер, несколько коллег ученого из Азиатского общества, которые, громко шаркая, усаживались на передних скамьях, и Эрин Локхарт, севшая через два ряда от них с каменным выражением лица.
У самого выхода расположились трое журналистов – их пустили после долгих споров и только при условии, что они не будут мешать церемонии. Новость о смерти Хили уже стала распространяться, хотя еще не попала в газеты. Скоро ситуация должна была измениться.
Персис ожидала, что после этого на нее накинутся со всех сторон, особенно если детали исчезновения Хили тоже станут достоянием общественности.
Это было неизбежно. Сохранить тайну в Бомбее так же сложно, как удержать тень.
Персис села на деревянную скамью позади Локхарт. Американка повернулась, взглянула на нее и едва заметно кивнула в знак приветствия. Священник в это время как раз начал траурную речь.
Стиль у Альвареса был неестественно-театральный, и созданный им образ Хили получился одновременно привлекательным и напыщенным: интеллектуал, талантливый молодой ученый, испытавший тяготы войны и покинувший этот мир слишком рано.
Джон Хили – герой греческой трагедии.
Затем к кафедре подошла Нив Форрестер: она тоже хотела сказать несколько слов.
Персис склонилась к Локхарт и прошептала ей в ухо:
– Разве не вы должны быть на ее месте?
– Я не произношу хвалебных речей, – резко ответила американка, не оборачиваясь. – О тех, кто умер, говорят все, кроме правды.
Внезапный шум заставил их обернуться. В церковь ввалился Арчи Блэкфинч. Заметив Персис, он неопределенно махнул рукой и сел на скамью в заднем ряду.
Форрестер окинула взглядом немногочисленное собрание. По выражению ее лица невозможно было понять, о чем она думает.
– Каковы бы ни были мотивы последних поступков Джона, факт остается фактом: мы лишились невероятно талантливого человека. Я не была с ним близко знакома, как и никто из нас. Он был предан науке, высоко ценил историю и возможность использовать прошлое, чтобы пролить свет на настоящее. За недолгий срок, отведенный ему на земле, он сделал больше, чем многим удается совершить за долгую жизнь. Это был сложный, глубокий человек. Но его душу терзала какая-то тень, и мне кажется, что он так и не смог от нее освободиться. Sub specie aeternitatis[43], мы все только прах, и наша жизнь не имеет значения. И все-таки я надеюсь, что там, где Джон сейчас, он обрел свет.