Гомелес почесал Зубейду за ухом и налил себе вторую рюмку кальвадоса. Данфи взял кочергу и помешал угли в камине.
— И я ушел… В тридцать шестом. Вышел из дому, сказав, что иду за сигаретами, и отправился в поисках приключений, верных друзей, справедливой войны… Меня очень волновали политические события. В тридцатые годы политика волновала всех. Поэтому мне понадобилось совсем немного времени, чтобы разыскать в Париже штаб-квартиру Франко-бельгийской коммуны. А два дня спустя я сидел в поезде, направлявшемся в Испанию, на Гражданскую войну. А через неделю уже лежал в госпитале с ранением шрапнелью.
Данфи заморгал.
— И когда это случилось?
— Четвертого ноября тридцать шестого года.
— Значит, вот что он имел в виду, — произнес Данфи.
— Кто?
— Аллен Даллес. В своем письме Юнгу. Он писал, что произошла катастрофа. Полагаю, он имел в виду ваше ранение.
Гомелес кивнул:
— Катастрофа — очень точное слово. Друзья моего отца отыскали меня и перевезли в Париж. Но дело было сделано. Из-за ран я лишился возможности стать отцом. И самое ужасное заключалось в том, что, будучи последним представителем своего рода, я сделался еще большим сокровищем для всех тех, дело жизни которых воплощал. В результате я… уже очень много лет нахожусь в этом заточении.
Ни Джек, ни Клементина не знали, что сказать.
— Как ни удивительно, последствия моих ран еще более вдохновили друзей моего отца, которые увидели в них исполнение пророчеств.
— «Его царство придет и уйдет, — процитировал по памяти Данфи. — потом придет опять…»
Дальше он не помнил, но Гомелес знал весь текст как свои пять пальцев и продолжил:
— Вы что, знаете апокриф? — удивленно спросил старик.
Данфи кивнул:
— Я его видел. Но мне кажется, его авторы явно промахнулись в этом последнем моменте.
— О чем вы?
— О том, что он будет безбрачен и в то же время будет иметь детей. Как такое возможно?
Гомелес нахмурился.
— Возможно, и притом очень легко.
— Каким образом?
— Я передал образцы спермы Институту евгенических исследований в Кюснахте. Еще шестьдесят лет назад. Она хранится там, законсервированная криогенным способом.
— Вы уверены?
Гомелес улыбнулся:
— Уж поверьте мне. Они никогда ничего не выбрасывают.
— В таком случае зачем вы нужны им? Обществу, я имею в виду. Почему бы им просто…
— В пророчестве все сказано достаточно ясно. Царство может быть возвращено только прямому наследнику, который будет «поражен под корень и со знаком священным на теле».
— Со священным знаком? — переспросила Клементина.
— У меня родинка особой формы на груди, — объяснил Гомелес. — Но это не все. Возвращение царства должно произойти при жизни последнего…
— Не ставшего последним, — напомнил Данфи.
— Абсолютно верно, — согласился Гомелес. — В свете всего здесь сказанного вы можете представить причины их энтузиазма по моему поводу.
Джек невольно улыбнулся.
— Меня беспокоит, — продолжал Гомелес, — только то, что я буду жить вечно. Пожалуйста, не смейтесь! Вы ведь видели полностью оборудованную больничную палату. Они будут поддерживать во мне жизнь до скончания века. И преисполнены решимости именно так и поступить. — Гомелес сделал паузу и поднял глаза вверх. — Вот мы и подходим к загадке вашего появления здесь. Что заставило вас прийти сюда?
Данфи взглянул на Клементину и пожал плечами.
— Собственно, нам и идти-то больше было некуда. Начиналось все в Лэнгли. Мы побывали в Цуге. И у меня появилось ощущение, что они будут следовать за нами, куда бы мы ни направились. Поэтому я решил, что должен поехать туда, где находится источник и причина всех моих проблем.
Гомелес кивнул.
— А вам не приходило в голову, что, возможно, вам придется убить меня?
Джеку стало неуютно из-за столь прямого вопроса. Клементина громко запротестовала.
— Признаться, подобная мысль у меня появлялась, — ответил Данфи.
Гомелес улыбнулся:
— В таком случае у меня есть к вам предложение.
И вновь Данфи и Клементина переглянулись.
— Послушайте, Бернар, я ведь не доктор Кеворкян, [108]— сказал Данфи. — Да, кстати, вы не так уж плохо и выглядите.
Гомелес рассмеялся.
— Я совсем не это имел в виду. Хотя, если бы я сказал, что устал от Лондона, вы бы поняли меня?
Клементина кивнула.
— Значит, вы устали от жизни?
Гомелес кивнул:
— Да, хотя я ведь никогда не бывал в Лондоне. — Он замолчал и задумался. — Как бы то ни было, я не хочу никакого насилия над природой. Итак, у меня есть для вас очень простое предложение: если я покажу вам выход отсюда, вы возьмете меня с собой?
— Конечно! — ответила Клементина.
— Но какой в этом смысл? — спросил Данфи. — Рано или поздно они нас найдут. И что тогда?
Гомелес покачал головой.
— Как только я умру, вы будете в безопасности, — сказал он. — С моей смертью все закончится.
— Что — все? — переспросил Данфи.
— Общество и его деятельность, — пояснил Гомелес. — Во мне заключен весь смысл его существования.
Данфи задумался.
— Я понял, к чему вы клоните… Но… я не хочу, конечно, показаться бесчувственным негодяем… но… э-э… это ведь может занять определенное время.
— Джек!
Гомелес рассмеялся.
— Не беспокойтесь. Если мы отсюда уйдем, я долго не протяну. Я болен анемией. Без регулярных инъекций В-12…
— И все-таки куда мы отправимся? — не унимался Данфи. — Они ведь будут искать нас по всей земле, во всех странах.
— Конечно, будут, — согласился Гомелес. — Но как раз там нас и не будет.
— Что?!
— Нас не будет ни в одной стране на земле.
Старик появился в их спальне в два часа утра. За ним по пятам следовали его собаки.
— Пора уходить, — прошептал он.
Вместе они прошли в зал, а оттуда по винтовой лестнице — в библиотеку. Повернув налево у стеллажей с книгами по иудаизму, вошли в маленький кабинет, где Гомелес ловил сигналы из космоса. Он зажег свет, подкатил кресло к столу и выключил принтер. Затем повернул пару тумблеров и несколько дисков на анализаторе спектра. Зеленоватый огонек на осциллографе задрожал и взлетел вверх на шкале.
— Вы что-то ищете? — спросил Данфи.
— Частоту и амплитуду браслета, — ответил Гомелес. — Думаю, она равна примерно восьмистам пятидесяти килогерцам, но они ее постоянно меняют, и если я… если я ошибусь, то… стану убийцей.
Данфи и Клементина внимательно наблюдали за тем, как старик возится с аппаратурой. Время от времени бегунок на осциллографе резко взмывал вверх, и Данфи думал: вот оно! Но нет, не то…