Вечером я собиралась в спешке и пропустила половину того, что обычно делаю перед уходом. А если не выключила настольную лампу? Да еще, чего доброго, опрокинула ее, и мой бумажный ворох потихоньку съеживался и дымился, дожидаясь, когда все уйдут, чтобы полыхнуть пламенем? Однажды, в последние годы жизни Шекспира, театр уже горел по чьей-то неосторожности. Тогда, насколько я помню, никто не пострадал, кроме маленькой девочки.
Боже мой!.. А как сейчас?
«Только не «Глобус», прошу, только не «Глобус»!» — беззвучно заклинала я под перестук вагонных колес. Пока ехала, пока мчалась на поверхность, прыгая через две ступеньки, снаружи опустилась глухая ночь. Метнувшись проулками, я выбежала на широкий перекресток. Передо мной, точно сфинкс, возникла громада собора с круглой головой-куполом, отрезая путь к реке. Сворачивая направо, я побежала, отсчитывая чугунные пики ограды, замыкающей храм в собственном дворе, мимо разлапистых деревьев, льнущих к его стенам. Оттуда — налево, обогнув портик главного входа и статую королевы Анны, озирающей с постамента Ладгейт-Хилл. Опять налево, по широкой дуге мимо южного фасада и — прямиком к пешеходной аллее, недавно проложенной в дебрях средневекового центра до самой реки. Я свернула за угол и остановилась — сердце выскакивало из груди. Аллея уходила под гору, а у подножия перетекала в мост «Миллениум», что тянется над Темзой к приземистой цитадели «Тейт-Модерн» на южном берегу. «Глобуса», расположенного левее, я пока не видела. Мне открывалась только срединная часть галереи, все еще больше похожей на электростанцию, нежели на храм современного искусства, в который ее превратили: старая дымовая труба упиралась в ночное небо, а надстроенный верхний этаж из стекла и стали зеленовато сиял, словно аквариум. И все это — на фоне оранжевого зарева.
После заката эта часть Лондона — Сити, финансовый оплот Британии — обычно пустеет, а сейчас меня обтекал поток пешеходов, устремляясь вниз, к набережной. Я отправилась туда же, мечась и петляя между людьми, прокладывая путь в сгущающейся толпе, огибая клумбы, скамейки… Вот справа мелькнул паб в стиле Диккенса, а слева — современный офисный центр. Виктория-стрит оказалась до отказа забита машинами. Я побежала, уворачиваясь от черных пузатых такси и красных омнибусов. Впереди, через несколько ярдов, аллея сужалась, и плотная, душная человеческая масса выдавливалась через этот перешеек на «Миллениум» — поглазеть на пожар. У меня упало сердце: мне нипочем не протолкаться на ту сторону. Я оглянулась. Со всех сторон обступала толпа, а пути вперед не было, кроме как по воздуху.
Через минуту над водой прозвучал леденящий душу грохот. Слева от галереи взвился гигантский клуб дыма пополам с искрами. По толпе пробежал стон, и она ринулась к мосту, увлекая меня с собой. По правую руку от меня разверзся какой-то проем, за которым я углядела пологую лестницу, ведущую куда-то вниз. Где-то поднажав, где-то протиснувшись, мне удалось пробиться к краю потока. Вырвавшись на свободу, я с непривычки споткнулась и чуть не стремглав понеслась по ступенькам.
Остановилась я на крошечной площадке под мостом, ужасаясь открывшейся картине. В пространстве между опор, словно захваченном в кадр, виднелся «Глобус». Он горел. Дым летел вниз с его стен черной кровью, под рев пламени взвивался в небо, как темная Вавилонская башня, из чьих недр прорывались пики, брызги, языки огня всех оттенков оранжевого.
У меня в кармане задребезжал телефон. Звонил сэр Генри Ли, седеющий лев британской сцены, который любезно согласился выступить у меня в роли отца Гамлета.
— Кэт! — прокричал он в трубку, едва я успела ее открыть. — Слава Богу! — На заднем фоне слышался затухающий вой сирен.
Он где-то там!
— Никто не пострадал? Все выбрались вовремя? — испуганно тараторила я.
— Да, да, — желчно отозвался он. — Ты последняя, кого недосчитались. Где тебя носит?
Поняв, что плачу от страха и облегчения, я досадливо смахнула слезы тыльной стороной ладони.
— По ту сторону моста.
— Черт! Стой где стоишь, — буркнул он, и в трубке все стихло.
Сэру Генри исполнилось шестьдесят, и много лет он царил на сцене и экране. В лучшие годы его можно было увидеть в ролях Ахилла, Александра Македонского и короля Артура, Будды и Христа, Эдипа, Цезаря и Гамлета. Подобно таким же мэтрам старой закалки, он любил костюмы на заказ, «Вдову Клико» («В чем-чем, а в шампанском эта прорва царей знала толк») и держал «бентли» с личным шофером. Однако происхождения он был отнюдь не аристократического, что при случае не стеснялся подчеркнуть. Его предки веками ходили по Темзе, возя грузы и пассажиров — вверх и вниз по течению, с берега на берег. Как любил приговаривать сэр Генри: пырни его ножом — и потечет зеленый речной ил. «А напои, — добавила бы я, — услышишь извозчичью ругань».