- Мир? - Мы уже тронулись, когда Купряшин подал признаки жизни, я отозвалась неразборчивым мычанием. - А почему… почему ты в мужской одежде?
- А почему ты называешь меня этим именем? - Я не открывала глаз, но почувствовала на себе долгий тяжелый взгляд.
- Ты настроена слишком воинственно. - Я хмыкнула.
- А ты слишком таинственно. - На этот раз рассмеялся мой призрачный профессор.
- Два - два! А выглядишь сонной и беззащитной, но даже в таком состоянии откусишь палец, которым ткнут в твою сторону. - Я действительно чувствовала себя настолько сонной, что даже перестала переживать за свое психическое здоровье после сегодняшних галлюцинаций. - А если честно, что вы делали на кладбище такой компанией?
- Ответ за ответ и никак иначе. - Я зевнула. - Как ты вообще выследил меня? Только не говори, что догадался, что я буду именно на кладбище, я сама бы даже до такого не додумалась.
- Никакой тайны нет, ты, видимо, случайно ответила на звонок, и я услышал крики о поездке на кладбище. Я лишь предположил, что это будет именно это кладбище.
- Элементарно, Ватсон, да? - Я чуть приоткрыла глаза и посмотрела на Купряшина. - Даже немного жаль, что не будет истории про отслеживающие устройства и жучки, это бы хоть немного объяснило мне мою паранойю.
Когда мы приехали в больницу, куратор помог мне выбраться из машины и снова на руках понёс меня внутрь в поисках дежурного врача. Следом за нами подъехали Антон и Юля, оповестившие нас, что Костя спит сном младенца в закрытой машине, и, что если он проснется, то не сможет выбраться и затеряться на очередном кладбище, чтобы потом его пришлось спасать. Купряшин обернулся и посмотрел внимательно на ребят, а потом перевел взгляд на меня, как будто молчаливо принимая этот ответ на свой вопрос, который я так и не дала ему.
После осмотра врачом и рентгена оказалось, что руку я умудрилась-таки сломать. В остальном лишь отделалась ссадинами и ушибами, но покой ноге мне прописали минимум на пару недель. Мне вкололи обезболивающее, обработали раны, наложили гипс на руку, зафиксировали ногу и отправили в палату. Лекарство потихоньку начало действовать, и я, почувствовав, как отступает боль, поддалась усталости, утаскивавшей меня в сон, прикрывая глаза. Купряшин стоял рядом, чуть в стороне от него ребята, но для меня не было никого в этот момент кроме нас двоих.
- Как было бы хорошо, если бы ты был Громом… - Я не была уверена, что сказала это вслух, совершенно не разбирая, где заканчивалась реальность и начинался мир грёз, и поэтому не знала в каком из этих миров получила в ответ шепотом: “Это я и есть”.
========== 37 ==========
Дома творилось что-то странное. Оля сидела на диване в гостиной и наблюдала за тем, как туда сюда чернее тучи сновали мама и старший брат. Один телефонный звонок за день до этого основательно изменил окружающую атмосферу. Казалось, что Костя был даже готов заплакать, настолько его глаза были покрасневшими. Девочка, чувствуя, что всем сейчас не до нее, сидела тихонько и не лезла ни к кому с расспросами и надоеданиями. Ей смутно вспоминалось что-то похожее, что уже случалось, но она никак не могла понять, что же это было. До того момента, как расстроенная мама не подошла к Оле и не присела рядом с ней, чуть приобняв и поцеловав в волосы. Девочка вспомнила, она была тогда еще слишком мала, но всё же вспомнила - так тяжело и тихо в доме было, когда умер папа. Воспоминание напугало, и Оля, ища какой-то поддержки, посмотрела на старшего брата, стоявшего недалеко и наблюдавшего за ними, пока мама собиралась с духом что-то сказать своей дочери.
- Оленька, случилось кое-что плохое. - Девочка упорно не смотрела на мать, пытаясь найти ответ в глазах Кости, но тот старательно отводил взгляд. Оля действительно испугалась. - Родная моя, послушай, Кирилл…
- Нет! - Девочка, воскликнув, вскочила с дивана и гневно посмотрела на брата и мать. - Нет! Нет! Нет!
- Оль, стой. - Костя, назвав сестру по имени вместо обычного обращения “мелкая”, попытался удержать ее за плечо, но она вырвалась и побежала в свою комнату, закрывшись там на замок. Брат остановился за дверью, прислонившись к ней лбом и тихо позвал: - Оль, пожалуйста, послушай. Это непросто сказать…
- Уходи! - Девочка забралась на кровать с ногами и, уткнувшись лицом в коленки, закрыла руками уши, не желая слышать ничего, что ей пытались объяснить. Было страшно, как никогда до этого. На диване в гостиной мама, решившая не идти за детьми, немного нервными движениями смахнула сорвавшиеся с глаз слезы.
- Оль, Кирилла не стало. - Как не старалась девочка зажать уши посильнее, но всё равно услышала слова брата. Слезы обожгли глаза, захотелось плакать горько-горько.
- Неправда! - Упрямо отказывалась верить и швырнула в дверь подушку, лежавшую рядом. - Уходи! Иначе я всё расскажу Грому, он тебе устроит за такие слова! Уходи отсюда-а-а…
Девочка, не сдержавшись, расплакалась, упав на кровать и обняв себя руками, пытаясь защититься от навалившегося на ее хрупкое сердце несчастья. Брат, отдавший бы всё за нагоняй от друга за такую неудачную шутку, потер лицо руками и пошел за запасными ключами от комнаты сестры. Мама поднялась и подошла к двери, нашептывая дочери слова утешения, надеясь, что Оля сможет успокоиться. Костя вернулся и, отперев дверь, зашел в комнату, присев рядом с ней, попытавшейся увернуться от его рук, пытавшихся прижать сестру поближе к себе. Она, продолжая плакать, изворачивалась словно в ее горе был виноват брат, отсутствие которого, могло бы что-то изменить в этот момент, но Костя не сдался, и вскоре, устав сопротивляться, девочка присмирела и затихла, беззвучно содрогаясь в рыданиях. Брат молча гладил ее по голове, не пытаясь ее утешать, не зная, что могло бы помочь им: и сестре, и ему самому.
В день похорон было отвратительно солнечно и как-то слишком по-летнему беззаботно, что не вязалось со всем произошедшим. Оля держалась за руку брата и смотрела себе под ноги, стараясь избегать смотреть на закрытый гроб, который вызывал у нее больше сомнений, чем чувство тоски по тому, кто должен был там лежать. Точнее то, что от него осталось… Оле никто не рассказывал, детям такое не рассказывают, но она всё же услышала про то, как машина, в которой находился Кирилл, попала в аварию и загорелась, не оставив тем самым ни единого шанса находившемуся там другу. Его родители постарели в один миг, словно от них оторвали большую часть жизни, что была им отмеряна. Оля же так же быстро лишилась детства, которое хоронили в тот момент в той же могиле, что и Грома. Не было больше детских слез, не было причитаний о несправедливости и неправде, осталось лишь разбитое сердце, которое до этого обещало давать столько любви и жизни, сколько в нем самом больше не осталось, испарившись бесследно.
========== 38 ==========
Моё пробуждение нельзя было назвать приятным хотя бы потому, что очнулась я от жуткой боли - укол, который мне сделали утром, закончил своё действие. Я лежала в больничной палате, а рядом в кресле посапывал Симонов, и это подтверждало мои опасения насчет того, что всё произошедшее за последние сутки не было плодом моего воспаленного воображения. А жаль. Потому как чувствовала я себя после такого совершенно неуютно, да и понимала что-то уже откровенно с трудом. В голове смешались абсолютно дикие образы, домыслы и капля безумной веры на собственную невменяемость, лишь которая могла дать хоть какой-то шанс на то, чтобы правдой оказались болезненные надежды. Дура.
Антон заёрзал в кресле и, приоткрыв глаза, сонно уставился на меня, потихоньку просыпаясь, а затем сел поудобнее, потянулся и, потерев глаза, окончательно приобрел вид вполне презентабельный, нельзя было сказать, что он всю ночь нянчился со мной.
- Ты как? - Он хмурился, осматривая меня, а я, собрав все свои силы, через боль улыбнулась ему и даже не поморщилась.
- Нормально. Но вот еще от одного укола я бы не отказалась. - Я оглядела палату. - А где… где Юля?