По-видимому, место, которое занимает в шихуа тема получения сутры Синь цзин, было определено в повествовании с самого начала. Допустимо предположить, что о необходимости ее получения говорилось в первой главе и, возможно даже, в указе императора. Недаром, не обнаружив сутры среди ниспосланных свыше 5048-ми свитков[197], Трипитака собирается, вернувшись ко двору, об этом «на приеме особо доложить пред литом дракона»; святой, явившийся монаху во сне, тоже подчеркивает: «Завтра некто милостиво вручит тебе сутру Синь цзин, это поможет возвращению ко двору»; и в словах будды Дингуанфо акцентируется: «Вручаю тебе сутру Синь цзин, возвращаясь ко двору, храни ее хорошенько». А получение сутры императором автор сравнивает с прозрением: «получив сутру..., государь словно обрел свет в очах», т. е. все вынимание оказывается сосредоточенным на этой сутре, обо всех остальных сочинениях канона практически не говорится ничего. Особое место, которое отведено в повествовании сутре и ее роли, определяет, видимо, и ту гиперболизованную характеристику, которая дается ей устами будды Дингуанфо. Эта сутра настолько всемогуща, обладает такой неограниченной властью, что управляет небом и подземным царством, а «ее силы инь и ян неизмеримы». Вручение сутры Трипитаке - акт, который, с одной стороны, поможет ему вернуться ко двору (как чиновнику, выполнившему поручение), а с другой - делает его исполнителем важного поручения: он оказывается посланцем, с которым сила небесная передает вместе с сутрой повеление танскому императору «немедленно возводить в Поднебесной монастыри, увеличивать число монахов и монахинь, распространять и почитать закон Будды». С помощью Трипитаки (посредника) происходит некий обмен ценностями между высшей силой неба и земли. Таким образом, получение сутр вообще и получение сутры Синь цзин - две самостоятельные темы в повествовании. В первом случае естественно предположить, что они были ниспосланы Буддой, обитающим на горе Цзицзушань (Куриная нога), к которому обращали моление Трипитака и его спутники, во втором - буддой Дингуанфо, по мнению Ота Тацуо, очень популярным в сунскую эпоху[198].
Вручение сутры Синь цзин - заключительный аккорд в «спасении» («переправе через море») Трипитаки. Теперь, свершив «добродеяниями трех жизней» до конца свой подвиг, он должен занять место среди небожителей, о чем автор и уведомляет его устами будды Дингуанфо. Время, назначенное для этого - пятнадцатый день седьмой луны - приходится на праздник поминовения усопших Юйланьпэнь (санскр. Улламбана). Ота Тацуо полагает, что в выборе времени вознесения видно желание поднять престиж праздника[199]. Это так, но, кроме того, это еще в очередная легенда о смерти Трипитаки, с помощью которой автор связывает с его именем и путешествием и праздник Юй ланьпэнь.
Последняя, семнадцатая глава шихуа - «Приходят в Шэньси, где жена хозяина Вана убивает сына» - самая большая в повествовании, и вынесенной в заглавие теме посвящена значительная ее часть. По мнению ряда исследователей, изложенный здесь рассказ о событиях в семье хозяина Вана с темой путешествия Трипитаки непосредственно почти не связан и был инкорпорирован в повествование позднее[200]. Такая точка зрения однако, представляется ошибочной[201], ибо основана она на недостаточной изученности произведения и особенностей его композиции. Рассказ этот для повествования весьма существен, он самым тесным образом связан со всем ходом предшествующего изложения и является своего рода апофеозом в изображении автором Трипитаки. Безусловно, здесь мог быть использован и любой другой близкий по содержанию рассказ, но он тоже должен был бы быть связан с Трипитакой, который завершил бы его «чудом» спасения кого-то - таков принцип построения повествования.
Итак, возвращаясь из страны Бамбука со всеми сутрами, Трипитака и его спутники, дважды отмеченные благоволением высших буддийских божеств, «переправившиеся через море» и уведомленные о своем скором вознесении, оказываются по дороге в столицу в местности Хэчжунфу, что находится в пределах области Шэньси, на поминальной трапезе, устроенной неким торговцем - хозяином Ваном. Погиб сын хозяина от первого брака - Чина. После неоднократных попыток мачехи и ее служанки покончить с ним во время отсутствия хозяина Вана[202] им, наконец, удалось столкнуть его в реку, где мальчик утонул. Вернувшийся из дальних краев хозяин устроил большое молитвенное собрание с трапезой, на которую явились случившиеся здесь путешественники. Отказавшись от предложенной еды и заявив, что он пьян, Трипитака требует для себя рыбного отвара, но только из очень большой рыбы, весом в сто цзиней. Слуга, посланный добродетельным хозяином выполнить пожелание монаха, приносит нужную рыбу, и Трипитака, потребовав теперь нож и объявив о том, что в рыбе находится живой Чина, сам вспарывает ей брюхо и оттуда, как было предсказано, встает Чина. Сцена на трапезе - кульминация этого рассказа. Деяние Трипитаки несколько раз подчеркнуто в прозе и стихах Он опять выступает посредником во взаимодействии сил неба и земли - но теперь он уже сам осуществляет на земле веление судьбы, определенной высшими силами небес. Может он это сделать не раньше, а только сейчас, только тогда, когда он, преодолевший в своей третьей жизни все препятствия в путешествии, заслужил «перевоз через море» в мир обитания будд и бодхисаттв и тем приобрел новую ипостась Трипитака, прежде опиравшийся только на помощь обезьяны и даров Вайшраваны, превращается в результате получения всех сутр в святого, способного теперь творить чудеса сам. Именно поэтому и потребовался автору шихуа этот рассказ в финале повествования - нужно было продемонстрировать новое качество Трипитаки.
197
Эта цифра соответствует общему числу свитков китайского буддийского канона танского (730 г.) и первого сунского (983 г.) изданий. Более поздние издания канона, например, 1132 или 1239 гг.-содержали другое, большое количество свитков. Подробнее об этом см.
Приведение в
202
Сначала его посадили, закрыв крышкой, в котел, под которым развели огонь; потом ему вырвали железным крюком язык, затем заперли на месяц в пустую кладовую, но каждый раз какая-либо чудесная сила спасала его, и он оставался живым и невредимым.