Несомненно, в каждом из приведенных выше мнений содержатся зерна истины, однако, акцентируя какой-либо один аспект образа обезьяны, авторы не всегда учитывали остальные. По нашему мнению, в обезьяне-страннике можно видеть черты как китайские, так и некитайские. Даже У Сяопин, например, разделяя взгляды Лу Синя, отмечает у Сунь Укуна черты сходства с Хануманом. Нужно заметить, что, хотя Сунь Укун несомненно восходит к обезьяне-страннику в шихуа, говорить о полном тождестве этих двух персонажей не следует. По мере развития сюжета путешествия Трипитаки тема обезьяны настолько широко развилась, в нее было включено столько новых мотивов (прежде всего китайских и буддийских, и, возможно, других)[260], что воспринимать однозначно Сунь Укуна и обезьяну-странника невозможно. Сунь Укун, несмотря на многообразие черт, составляющих его фигуру, персонаж более китайский и более тесно связанный с буддийской проблематикой романа. Нечеткость контуров образа обезьяны-странника, недосказанность ее происхождения и появления в шихуа при Трипитаке заставили авторов, позднее разрабатывавших этот сюжет, создать подробную историю обезьяны, буддийскую по своей сути и китайскую в своей основе.
Что касается образа обезьяны в том виде, как он предстает в шихуа, то мы склонны видеть истоки его происхождения прежде всего в «Рамаяне». И хотя Хануман был не царем обезьян, а одним из их вождей, именно он, первый советник царя, сын бога ветра и дыхания Вайю, был наделен теми чудесными способностями и силой, которые помогли Раме в его великом деянии - отыскании похищенной злым ракшасом Раваной жены Ситы; он, а не царь обезьян Сугрива, стал главных помощником Рамы.
Роль и место обезьяны-странника в шихуа равнозначны роли и месту Ханумана в «Рамаяне». Это не главные герои повествований, они появляются там по ходу развития сюжетов только тогда, когда главному герою нужна помощь в решении его основной задачи. Оказав эту помощь, добившись того, чтобы главные герои достигли поставленной цели, Хануман и обезьяна странник исчезают из повествований - их функция чудесны помощников, чьими руками герои обретают желанное, оказывается завершенной.
Китай на протяжении своей долгой, многовековой истории имел разного рода контакты с целым рядом стран, в том числе со страдами Запада, откуда он заимствовал многое для своей культуры. Заимствование бывало и прямым, и опосредованными, кроме того, китайская культура, воспринимая новое, всегда решительно трансформировала его, приспосабливая к традиционным нормам китайской жизни. В Китае при его долгих и тесных связях (торговых, религиозных, культурных) с Индией[261] «Рамаяну», конечно, знали. Известны ранние китайские версии «Сказания о Раме», а именно «Джатака о Безымянном царе» переведенная в III в., и «Нидана о царе Десять услад», переведенная в 472 г. Это переводы, выполненные с оригиналов на санскрите или пали (ныне утерянных), которые входят в состав китайской Трипитаки[262]. Известно также, что уже в III в. зафиксирована китайская транскрипция фамилии автора «Рамаяны» - легендарного мудреца Вальмики, а позднее (IV в.) появился и китайский перевод названия «Рамаяны» - Ломаяньшу («Книга - Рамаяна»[263]), при этом следует иметь в виду, что «Рамаяна» сложилась и бытовала в Индии на протяжении веков в устной традиции и только III-IV вв. явились периодом ее окончательного оформления и записи[264]. У Сяолин приходит к выводу о том, что «в древности китайцы знали "Рамаяну", но знавших ее было немного»[265]. Сейчас, конечно, трудно судить о степени знакомства древних китайцев с «Рамаяной», но совершенно очевиден факт, что в буддийских кругах, где родилось шихуа, она была известна. Поэтому неудивительно, что имение в произведении буддийском некий безымянный автор (рассказчик) впервые соединил судьбу одного из выдающихся буддийских паломников Китая с судьбой знаменитой индийской обезьяны. У Сяолин строит свои рассуждения, исследуя упоминания «Рамаяны» в сочинениях китайского буддийского канона, их оказывается не так уж много. Но он упускает из виду, что сюжет путешествия Трипитаки, связанный с образом обезьяны, зародился в сфере простонародного буддизма, повидимому, в среде рассказчиков буддийской тематики, и здесь надо учитывать также возможность устного проникновения «Рамаяны» в Китай[266]. Она была широко распространена в странах Азии - в Индонезии, Лаосе, на Филиппинах; известны тибето-монгольские, хотанская (согдийская, IX в.), а также народные индийские версии «Сказания о Раме»[267].
260
Ся (с. 131-133), например, считает, что в образе Сунь Укуна явно прослеживается влияние индийской, арабской и персидской литератур.