Ну, не совсем этими словами, в таком случае было бы гуманнее просто дать ему пощечину. Во-первых, я не хотела устраивать эстрадный номер для сидящих вокруг мамашек этих карликов, а во-вторых, не хотелось бить моему Урсу обухом по башке — и твердолобая швейцарская черепушка не все может выдержать.
Так что я без зазрения совести заявила, что доктор медицины Артур Лауренцио является моим дантистом, а я пропустила важный для моих зубов прием и сегодня вечером придется его восполнять.
Урс хоть и пробурчал что-то нелицеприятное себе под нос, но гигиена ротовой полости была для него делом святым, так что я получила благословение.
И это было очень, кстати, потому, что Лауренцио, спортивного телосложения хирург с седыми висками, только сегодняшним вечером нашел для меня окошко в своем напряженном графике.
Для Урса и похода в кино мой полукомбинезон с пончо-батиком и огромными пластиковыми платформами вполне подходил, но для хирурга следовало переодеться.
На Берлинер-платц я поймала такси, заскочила домой, оставив машину ждать — ну полное кино![69], — показала Джерри, который опять торчал у окна своей комнаты, соответствующий палец, с трудом влезла в свой единственный деловой костюм цвета мокрого асфальта, от души побрызгалась «Эмпорио Армани», прыгнула в черные лодочки, потом снова в такси и помчалась в «Цеппелин», дорогущий бар напротив Центрального вокзала.
Ровно в шесть вечера я входила в стеклянные двери. Самое время!
Слева несколько пластмассовых столиков (совершенно свободных), справа — «сига лаундж» [70] с замечательными мягкими креслами. В их кожаном уюте респектабельные господа попыхивали дорогими кубинскими сигарами «Кохибас» или просто сидели за рюмкой «Давидофф». Знатоков можно было опознать по колечкам дыма.
Мне вдруг с ужасающей отчетливостью пришло в голову, что мы с Аауренцио не договорились об опознавательном знаке. Ладно, уж по тонким пальцам хирурга и седым вискам я его худо-бедно узнаю. Обольстительно виляя задом, я прошествовала вдоль ряда кресел.
Господа производили солидное впечатление, и все как один проявили заинтересованность. То есть все, кроме одного. Я подумала, что это и должен быть Лауренцио. Я подсела к нему:
— Привет! Надеюсь, не слишком заставила себя ждать? — промурлыкала я голливудским голоском и бросила призывный взгляд из-под ресниц.
Да, вы угадали, этот единственный оказался отнюдь не Аауренцио. Господин с ужасом воззрился на меня, потом пробормотал: «Je regrette, je ne park pas allemand»[71] и отчаянно замахал кельнеру.
Я резко поднялась, в результате чего верхняя пуговица моего жакета оторвалась и, описав внушительную дугу, почила в стакане с виски этого французика — ну точно, на фигурном катании я бы получила 5,9 за артистичность исполнения!
— Э-э-э… pardonnez-moi![72] — Надо мне было в свое время лучше заниматься у заместителя директорши полной средней школы Фрицы Унтерхаузер, а то сейчас возникли сложности с «парлирен» с этим туристом, выражающейся в невозможности достойно прояснить ситуацию. Так что пришлось просто оставить его кельнеру, который, успокаивая, похлопал его по плечу.
Господин возле вытяжки «Дюрнингер» с человеческий рост замахал мне руками.
Лауренцио?
Не хотелось бы больше идти на риск!
— Эй, рад тебя видеть! Но должен сказать, ты выглядишь немного иначе, чем я предполагал. По твоему объявлению я…
— Знаю, ожидал увидеть эфемерного эльфа. Но дай время, и я докажу тебе явные преимущества пышущей здоровьем валькирии.
Лауренцио рассмеялся:
— Давай садись.
Я села. При этом мой жакет в результате покинувшей его пуговицы, которая выполняла заметную роль в сокрытии моих полных грудей, распахнулся. И в этот самый момент до меня дошло, что впопыхах я забыла под него надеть шикарную светло-серую блузку от Марины Ринальди (благоприобретенную на последней распродаже). И Лауренцио сейчас открывался прекрасный вид на мою черную в кружавчиках грацию. Не успела кельнерша подойти с меню, как я выхватила у нее из рук карту и прикрыла свое декольте.
— Мне «Секс он бич»! — несколько громче, чем было принято в таком престижном баре, выкрикнула я.
Двое пожилых джентльменов в креслах за столиком напротив беспардонно выпялились на карту меню, которую я не выпускала из рук, хотя кельнерша, прилагая неимоверные усилия, отважно пыталась вырвать ее у меня.
Лауренцио со проводил ее костлявые формы вожделенным взглядом, когда она понесла их обратно к стойке. Собственно, его взгляд уперся в тощие ноги, которые росли от ушей.
— Э-эй! — напомнила я о себе.
Он переключил свое внимание на меня.
— По правде говоря, по твоему объявлению я нарисовал себе немного другую картину.
«Разве этот пункт мы уже не прошли?» Я пожала плечами:
— Недосмотр наборщика. Как видишь, я не страдаю всеобщим помешательством на борьбе с ожирением. И не держу дома весов. Быть упитанной — это классно!
На лице Лауренцио не дрогнул ни один мускул:
— Честно говоря, если я и ожидал нечто иное, ты меня просто завораживаешь.
Я приподняла брови и кокетливо улыбнулась:
— Спасибо. Ты тоже ничего.
По правде сказать, это было сказано не вполне искренне. Лауренцио был живым доказательством того, что яппи [73] из восьмидесятых прошлого столетия еще не вымерли. Уложенные феном волосы, подплечники и белые носки — все просто кричало: добейте нас, поимейте милость! А, кроме того, я не сходила с ума от трубочного табака, пусть даже и «Симпл ред» [74].
— Рада, что нравлюсь тебе. — Я принялась обмахиваться картой меню. Взгляд Лауренцио уперся в мое декольте. Цель достигнута!
— Э… Я этого не говорил.
— Что-что?
— Я не сказал, что ты мне нравишься. Я сказал, что ты завораживаешь.
От возмущения я на короткое время потеряла дар речи. Завораживать! Это последнее, что женщина хочет услышать от привлекательного сердцееда. Но слава богине, Лауренцио не был ни привлекательным, ни сердцеедом — по крайней мере никакой опасности, что он мог нанести моему сердцу хотя бы легкую царапину.
Француз за соседним столиком принялся выть. Что- то вроде об «амурпердю»[75]. Кельнер присел на подлокотник кресла и утешающе хлопал его по спине. А потом махнул бармену за стойкой, чтобы подали еще одно виски.
За другим столиком по соседству двое многообещающих менеджеров дискутировали о каких-то боссах, которых они запросто величали по имени, а заодно и о махинациях с налогами в Лихтенштейне и Люксембурге, а может, просто о жестком мясе. Прямо над ними висели рекламные плакаты сигарет «Мальборо»: ковбой в широкополой шляпе и с обнаженным торсом — и сигар, которые картинная кубинка скручивала на своих запотевших голых ляжках. Мужские фантазии…
Оба менеджера громогласно хохотали.
— Здесь не поговорить, — вступил Аауренцио. — Не пойти ли нам ко мне? Уверяю тебя, что у меня тебе ничего не грозит!
Если бы дело касалось меня, я бы одним щелчком показала этому нахалу его место, но меня обязывала благородная миссия. Приглашение в его гнездышко было равносильно выпавшим «шестьдесят шесть» в лото.
— С удовольствием, — произнесла я с придыханием и встала.
Аауренцио тоже поднялся. Мне с первого взгляда стало ясно, что он никогда не смог бы стать «джоки» [76] — не вышел кондицией. По всей очевидности, он был сидячим великаном и стоячим карликом.
И в этот самый момент явилась малышка с моим коктейлем — по краю стакана, как питон, извивалась апельсиновая шкурка.
Водянисто-голубые глаза Аауренцио впились в коленки крошки. Они, собственно, и были на этом уровне.
— Господин оплатит, — выкрикнула я и понеслась к выходу.
Само собой, у Лауренцио был «порше», и, само собой, он парковал его незаконно у самого входа в «Цеппелин» со стороны Даутеншлегерштрассе, и, само собой, он выехал туда под знак и на большой скорости помчал из Старого города в сторону «солитьюд»[77], где у него был «небольшой» особняк, в котором он снес все перегородки, — видимо, он страдал клаустрофобией и предпочитал «пустое пространство». Возникшее таким образом «пространство» оказалось действительно «пустым» и к тому же стерильным. Единственным цветовым пятном здесь было абстрактное полотно три на три метра.