С тех пор я упражнялась только в технике «трепетание крыл бабочки», а в остальное время валялась на диване в гостиной, в то время как Урс умелой рукой и с деловой хваткой заправлял нашим хозяйством.
Правда, заправлял он умело и хватко, только когда ему шлея под хвост попадала, а такое случалось скорее редко, чем часто. По этой причине наша совместная квартира очень походила на студенческое общежитие: объедки на журнальном столике, вонючие носки и бюстгальтеры вокруг футона, оконные стекла под толстым слоем грязи.
И в эту вот квартиру я вошла октябрьским вечером около девяти часов в залитых красным вином некогда желточно-желтых спортивных брюках, свободной футболке с надписью «Дорога к просветлению здесь» и стрелкой, направленной вниз, ненакрашенная, с всклокоченными волосами. В руке бутылка шампанского на две кварты [25], которым я собиралась опоить Урса и совратить его на греховные игры в горизонтальном положении.
Сама я уже хорошо набралась ламбруско, но, как имел обыкновение повторять Дин Мартин[26], человек еще не пьян, пока он может лежать на земле, ни за что не держась.
По сравнению с этим я была трезва как стеклышко. А при виде Шанталь Штурценэггер, матери Урса, я махом стала вообще «ни в одном глазу».
Шанталь обследовала меня изучающим взглядом от моих дешевых растоптанных кроссовок до несомненно самостоятельно покрашенных волос, и ее приговор был явно недвусмысленен: БОЖЕ ПРАВЫЙ, СПАСИ МОЕГО СЫНОЧКА ОТ ЭТОЙ СПИВШЕЙСЯ ВАЛЬКИРИИ!
Однако она была достаточно воспитанна, чтобы протянуть мне узкую руку:
— Enchantee[27], — мрачно пробурчала она. Ее голос оказался неожиданно сильным для такой изящной пожилой дамы. Наверное, это и было ее подлинной сущностью.
— Привет! — пропела я приторно сладким тоном, притворяясь куда более радостной, чем была на самом деле. — Урс, сокровище мое, можно тебя на минутку?
Урс блаженно улыбался. Обе женщины, которых он любил больше всего на свете, сошлись вместе в его доме.
Я схватила его за клетчатую рубашку и затащила в ванную:
— Что все это значит? Что делает здесь твоя мать?
— Она приехала на выходные. Здорово, да?!
— Здорово? Ты считаешь, здорово? Вот так запросто, без звонка? Я скажу тебе, как это…
— Привет, дети! — раздалось со стороны ванны.
Я резко развернулась.
Шторка отдернулась, и передо мной оказался отец Урса в чем мать родила. Моей первой мыслью было: «Должно быть, Урс пошел в дедушку». Второй: «Или эти штуки так скукоживаются с возрастом?»
Я уже была готова сказать: «…как это беспардонно!», но от стыда чуть не провалилась под плитку ванной комнаты, успев тем не менее отметить, что Урсов папочка вытирает пену со своего тщедушного тела моим любимым розовым банным полотенцем, а Урсова мамочка ворвалась в наше тесное пространство с воплем: «Я с радостью поджарю вам картофель-фри, если найду в этом доме чистую сковородку!»
— Почему ты меня не предупредил?
Я сидела на коленях у Урса, который, в свою очередь, сидел на крышке унитаза. Его очки запотели от пара.
— Я и сам не знал. Они хотели сделать нам сюрприз. Разве ты не рада наконец-то познакомиться с моими родителями?
В розовый период влюбленности ложь является естественным атрибутом:
— Конечно, рада! — не моргнув глазом, соврала я. — Но хотелось бы подготовиться, чтобы первое впечатление было лучше.
Урс поцеловал меня за правым ушком:
— Ты выглядишь бесподобно!
Никто не смог бы произвести лучшее впечатление.
Он заглянул мне в глаза. Его голос звучал правдиво. И искренне. Просто Урс слииишком милый!
— Я выгляжу дерьмово. И определенно, не как подходящая сноха «ин спэ» [28]. Ты мог хотя бы позвонить мне на мобильник! А кроме того, сегодня мы собирались отметить наш месячный юбилей!
Если уж я и начала брюзжать, как старая супруга, все-таки не стоило пережимать ему ток крови. Я пересела с его правого колена на левое и запечатлела поцелуй на лбу.
— Я тоже ждал нашего юбилея. И я, конечно, позвонил бы тебе, — бессовестно врал мне в ответ Урс. — Но они только что приехали. Папочка сразу захотел смыть дорожную пыль, а мамочка распаковать чемоданы, чтобы платья не помялись.
— Распаковать чемоданы? Разве они остановились не в отеле?
— Ты хочешь выставить моих родителей в отель?!
Хорошо, что его очки все еще были запотевшими и Урс не увидел, как я покраснела.
— Разумеется, нет. Просто в отеле им было бы удобнее.
В дверь постучали.
— Вы там все? Ужин на столе.
Урс вовсе не эротично чмокнул меня в щеку:
— Мы еще отпразднуем наш юбилей. Обещаю!
Мои родители родом с крайнего севера Германии, следовательно, я получила некоторым образом чопорное воспитание. Мне было довольно трудно справиться с впечатлением, произведенным посторонним голым мужчиной в ванне. Поэтому за ужином я не могла поднять глаз на Амадео Штурценэггера — язык сломаешь! Вот уж не подходящее имечко для банковского служащего на пенсии! — я просто сгорала со стыда.
Перед ужином, в нашей спальне, я быстренько влезла в свое маленькое черное платье для коктейлей, которое со времени нашей совместной с Урсом жизни вроде бы стало еще меньше. Готовые пиццы, которые притаскивал Урс, были, по-настоящему вкусными.
И картофель-фри его матери — тоже. Шанталь Штурценэггер сидела напротив меня в бежевой двойке[29] со свежеокрашенными и свежезавитыми волосами, которые, словно пена сливочного ванильного мороженого, ореолом осеняли ее птичью головку. И вообще она вся была в ореоле дамы высшего света.
Я же выглядела как кусок вареной колбасы, проскочившей в дамки.
Один — ноль в пользу Шанталь.
— Наконец-то я познакомилась с маленькой подружкой моего Урса, — щебетала Шанталь с обворожительным французским акцентом. Она ведь родом из Женевы.
Мужчины гордо сияли, но я, будучи женщиной, слышала между строк: «Поживем — увидим!»
— Мои поздравления, сынок, — бросил замечание Амадео Штурценэггер, — ты на самом деле выловил поразительную бабенку! Я это говорю тебе как комплимент и только комплимент!
Мне показалось, что папа Штурценэггер при этих словах восхищенно раскатал губу в мою сторону. Правда, уверенности у меня нет, но, как говорится, это само собой бросалось в глаза.
Урс, с набитыми щеками, издал чмокающий звук. Я расценила это как подтверждение.
— А мы уже давно собирались навестить вас в Цюрихе, Шанталь, — нагло и бесподобно правдиво бросала я пыль в глаза.
Шанталь удостоила меня взглядом, который я заслужила этой недоразвитой попыткой сделать хорошую мину при плохой игре.
Но я сделала вид, что не поняла ее взгляда.
— Мои родители собираются провести свой отпуск в Тесине[30]. Мы, наверное, присоединимся к ним на пару дней и тогда с удовольствием заглянем к вам в Цюрихе. — Я не спускала тормозов.
Урс согласно причмокнул.
Мои волнистые попугайчики оживленно засвистели.
— С твоими родителями мы будем безумно рады познакомиться, — ответила Шанталь.
Может, ей было просто любопытно, кто это мог породить такую мегеру, которая перешла дорогу ее сыночку. Дорогу к девушке из высшего общества, с безупречными манерами и вкусом, за которую ей как свекрови «ин спэ» будет не стыдно ни по ту, ни по эту сторону Альп.
Это был ужасный вечер. Я от всей души желала, чтобы мы оказались в круизе в открытом море и была бы объявлена учебная тревога: «Всем за борт!»…
Невольным жестом я поправила махровую искусственную гвоздику над своим правым ухом. Вместе с непомерно длинным ожерельем из искусственного жемчуга, свежепокрашенными черными локонами и супероблегающим черным платьем она должна была создавать образ южноамериканской жгучей красотки, готовой в любой момент пройтись на танцполе в танго.
Но в глазах моей на данный момент потенциальной свекрови я видела отражение совсем другой картинки, куда менее лестной. Точно с таким же упреком смотрела на меня моя мать — «адмиральша», как все называли ее за глаза. И, если мне не изменяет память, у моей матери был точно такой же бежевый костюм, как у Шанталь Штурценэггер. Вполне очевидно, что я как дочь и сноха не отвечала высоким идеалам.
26
(1917–1995) Американский певец и киноактер, итальянец но происхождению, выдающийся исполнитель баллад и классической эстрады. В 50—60-х годах XX века был очень популярен, много записывался, снимался в кинофиль мах. — Прим. перев.