Хочет Тукк с ногами залезть на стул — она смотрит спокойно. Хватает Такки куски хлеба со стола в обе руки и еще за рыбой руками тянется — она только кивает одобрительно, в духе «хороший аппетит — здоровый ребенок».
Один я тут как Прародитель над советом, рычу полушепотом на всех, чтобы вели себя прилично. Ладно… сегодня спишем все на голод. Но если такая картина повторится и завтра… Дети нервно вздрогнули и стали пережевывать пищу более медленно и вдумчиво.
— У, грозный какой, — Мастер подошла, наклонилась над сидящим мной и положила мне руки на плечи. — Не рычи, они просто оголодали. Наедятся и вспомнят про то, что вилкой есть удобнее, потом руки мыть не надо, — и она подмигнула тут же ужасно засмущавшемуся Такки. Засранец отложил кусок жирной рыбы — на тарелку, что примечательно, а не на скатерть — и потянулся за столовыми приборами. Сам!
— Руки салфеткой сначала вытри, — покачал головой я, смотря, как тонкий столовый прибор выскальзывает из неуклюжих детских пальцев. Строить малышню, когда кто-то стоит за твоей спиной и корчит веселые рожицы, — дело гиблое. Стараясь не показывать раздражение, сосредоточился на своей порции, обдумывая ситуацию. Что это? Она просто настолько безалаберная или это попытка перехватить контроль над детьми? То, как она реагирует, то, как пытается свести все мои попытки навести порядок в шутку… Руки на моих плечах внезапно надавили, разминая мышцы.
— Давай, оттаивай. Много думать во время еды вредно, — наклонившись еще ниже, прошептала она мне в самое ухо. — И я все равно не кусаюсь.
Не кусается… ага… лучше бы уже укусила, и я успокоился бы, определившись с отношением. А так все слишком непонятно.
Глава 9
Когда блюда на столе опустели, а сытые и раздувшиеся от еды ржавята отвалились от тарелок и начали сонно моргать — даже Чарт, — Марина меня, наконец, отпустила. Затем подошла, взяла Цвичку на руки и скомандовала:
— Умываться и спать! Можно один мультфильм перед сном, но чтобы через полчаса все дрыхли, включая крысу. У взрослых будет серьезный разговор.
— Трахаться будете? — с убийственной непосредственностью тут же вылез Тукк, получил от слегка порозовевшего Чарта подзатыльник, втянул голову в плечи… а любопытный блеск в глазах ни ржи не притушил. — Ну положено же… с Мастером. Для укрепления привязки… Уй! Че дерешься-то! Ща как дам!
Марина уткнулась лицом в волосы Цвички и зафыркала. Я не сразу понял, что она пытается сдержать хохот. Странная… женщина.
— Тукк, — спокойно позвал я разговорившегося от сытости гаденыша. — Видимо, еда на тебя плохо влияет. Что приказала Мастер?
— Мыться… снова, и спать, — пробурчал тот под нос и недовольно вздернул плечи. Пользуется, засранец, тем, что прямо сейчас я ему уши не надеру. Ничего… у меня память долгая и взгляд многозначительный, потому и бунт задавлен на корню — все развернулись и строем пошли в ванную. И фыркающая Марина с Цвичкой на руках тоже. Когда-то давно — такое ощущение, что практически в другой жизни, — я читал, что у женщин инстинкт — хватать самого маленького ребенка и тискать… это вот оно? Еще и девочка, к девочкам всегда отношение лояльнее...
Вот зря я за ними следом не пошел. Потому что уже через три минуты там в ванной вдруг завизжали, заорали и загрохотали чем-то. Ржа, нападение?! Кто?! Откуда?! С грохотом я открыл дверь и ворвался в маленькую комнату, где недавно отмокал. И застыл...
Я не сразу понял, что происходит, лишь отметил для себя, что опасности нет, возвращая в ладонь ядовитые иглы. Дети хохотали как ненормальные, брызгались друг в друга. На полу характерно позвякивал железный таз, на котором весело прыгал Такки. Цвирк, весь в белой пене, с диким визгом носился практически по потолку, убегая от Тукка и быстро дожевывая что-то розово-зеленое и круглое. И лишь Чарт стоял спокойно, но с открытым ртом и мочалкой на голове.
Мастер же сидела среди всего этого бедлама на бортике ванной и хохотала в голос, обнимая девочку. А самое невероятное — Цвичка тоже тоненько и тихо, но явственно хихикала! Хм, кажется, я ни разу не слышал, как эта дохлятинка смеется...
Я тяжело вздохнул и медленно закрыл дверь в этот дурдом. Распустит ведь скверненышей, а потом сама и выкинет, когда ей надоест смеяться над их «баловством», а разбитая кружка перестанет быть «милой шалостью». Дети, они быстро привыкают к хорошему и так же быстро наглеют, забывая, что достаточно одного слова даже такой дикарки, как наша Мастер, чтоб нигде не зарегистрированный металлолом снова отправился на Горгонзолу.