Первым делом эта бедная и веселая братия сводила дружбу с местными музыкантами, такими же бедняками, такими же забитыми и приниженными, как и они. Это было очень подходящее товарищество. Нет лучше друга для бедняка, чем другой бедняк, и нет таких настоящих и близких друзей, как среди бедняков. Совместно они проводили время в радости и удовольствии, хозяин постоялого двора варил им каждый день хорошие обеды, другого выхода у него не было, - папиросы давал в долг лавочник, и труппа жила в свое удовольствие.
На всех улицах пестрели афиши: «Театр Гольдфадена». Во всех уголках только и слышно было: актеры, актрисы, театр, «Голдуня» (колдунья), «Два кунилема», а парни и девицы расnевали:
7.
Труппа актеров у нас в городе
В один прекрасный день влетел к нам в дом с тромбоном в руке жених сестры - толстогубый музыкант со всклокоченными волосами. Он влетел так стремительно, как будто за ним кто-то гнался, и принес нам радостную весть: труппа актеров прибыла в наш город, - четыре актера и две актрисы, - и еще вчера ночью провела с музыкантами репетицию «Колдуньи». Не долго думая, он взял в свои толстые губы тромбон - лицо его посинело, глаза вылезли из орбит - и заиграл песни из «Колдуньи». Они проникали во все наше естество. Они доставляли нам такое большое наслаждение, приводили нас в такой восторг, что все мы окружили его и в один голос взмолились: «Дай нам билеты! Достань нам билеты!» Услышав это, музыкант просиял, по его толстым губам пробежала улыбка, - вот, мол, и ему подвернулся случай что-то сделать для нашей семьи, - он тут же исчез, а через несколько часов принес нам четырнадцать билетов, которые получил у актеров бесплатно. Мы - это я, пять моих сестер: Злата, Ентл, Фрадл, Ципа, Брайндл, моя мачеха, ради театра празднично принарядившаяся, как молоденькая женщина, жених Златы со своими тремя товарищами - приказчиками в магазине, с двумя своими младшими братишками и со своей старой матерью, которой тоже на старости лет захотелось поглядеть театр; все мы - старые, молодые и дети - пошли смотреть «Колдунью».
Большой зрительный зал - это сарай хозяина постоялого двора Переца. На воротах сарая - два старых, заплатанных, прогнивших занавеса, сшитык из старых мешков. Внутри сарая, против ворот, у восточной стены, сооружена сцена из досок и чурок, по всей сцене - шерстяной занавес красного цвета, каким обычно занавешивают постель роженицы. В сарае расставлены скамьи из сбитых гвоздями досок, покоящихся на колодках. Под крышей сарая, на балке, нахохлившись, сидят несколько кур, вокруг сарая возятся озорные мальчишки, сорванцы. Они бросают камушки, сыплют песок и нападают, как собаки, на каждого прохожего. Тут же несколько солдат-инвалидов и несколько деревенских девушек; они щелкают орешки и лущат семечки, поминутно что-то выкрикивая и громко смеясь. Девушки повизгивают, солдаты передразнивают их, давая волю рукам. Вот картина театра.
Солнце садилось, и в театр повалил народ. Зрители заняли свои места. Они стояли голова к голове, опершись локтями один на плечи другого, на голову, на загривок. Каждый давил и толкал соседа то в бок, то в плечо. Они ссорились, проклинали и оскорбляли друг друга; разговаривали между собой так, что не слыхать было игры музыкантов и даже тромбона, на котором играл наш жених. Повернув голову в сторону своей невесты и вытаращив на нее глаза, он все время глядел на нее, выдувая дикие звуки из своего инструмента. Его толстые губы и щеки надулись, приняли синий цвет и почернели, как обгорелый горшок. Мы думали, что вот-вот его хватит кондрашка. Но разве можно сравнить силу тромбона с барабаном?.. Барабанщик Мехчи разгулялся по барабану, как рыцарь на поле брани. Он с такой силой бил в тарелки, что даже пригнулся к земле. Его седой головы (Мехчи - молодой человек, но из-за какой-то истории он поседел, потому и звали его «Мехчи-паршивый») не видно, торчат только два плеча, они то подымаются, то опускаются. Слабые нервы петухов и кур, сидящих на стропилах, не выдержали невероятного шума и галдежа. Захлопав крыльями, куры слетели на головы зрителей. Раздается взрыв хохота, будто пушка выстрелила под сводами сарая, то есть театра, поднимается крик: гу, га, га; гу... Кто знает, во что вылился бы этот шум, если бы не поднялся занавес... и не выступили...