Акакий глянул. Это была не просто подкладка, а пуховая подстежка.
– Как думаете, будете мёрзнуть в нём? – спросил Петрович, дыша ему в лицо густым водочным перегаром и подталкивая локтем, – а, Акакий Акакиевич?.
– Эка невидаль, пальто, просто бытовой товар, зачем же так нервничать? – урезонивал себя Акакий, накинув на себя пальто и проходя за портным в подсобку, чтобы посмотреться в заляпанное зеркало. Однако увидев там свое отражение, он окончательно потерял голову. Он смотрелся изумительно, великолепно, прямо как член политбюро или директор Всесоюзной гостиницы, ну словом, как большая шишка. Не в силах контролировать себя, он расплылся в сияющей улыбке.
Тем утром впервые с незапамятных времен Акакий опоздал на работу. Войдя в четверть второго в министерство, он с видом человека утратившего чувство времени приветливо расшаркивался с сотрудниками. Но ещё поразительнее по мнению его сотрудников было то, как он был одет. Потрескавшиеся перчатки из кожзама, шерстяные стандартно-коричневые брюки и здоровенная лохматая черная шапка, вцепившаяся в его голову как нахохлившаяся крыса, были на своих местах. Но что сразило их наповал, так это его пальто – из верблюжьей шерсти да ещё и с натуральным лисьим воротником. Неужто это А. А. Башмачкин, винтик партии и канцелярская крыса, горделиво расхаживает по коридорам так будто он звезда Большого театра, Олимпийский чемпион или член Партаппарата? Может, его назначили на руководящую должность? А, может, он получил наследство или грабанул банк? Несколько голов даже повернулись в сторону входных дверей в надежде, что оттуда ворвётся команда КГБистов и уведёт его с позором.
Хотя после инцидента недельной давности с Акакием никто и словом не обмолвился, но сейчас, украдкой оглядываясь на начальника, Турпентов, Моронов и Володя Смеляков (старший инспектор отдела, седой, беззубый и через два месяца уходящий на пенсию) окружили стол Акакия. – Доброе утро, Акакий Акакиевич, – пробубнил Моронов, язык которого уже заплетался от утренней опохмелки, а глаза были красными как у ныряльщика за жемчугом, – хорошая погодка, верно? – За окном небо было серым как стальная стружка, бушевал ледяной ветер и температура, достигнув дневного максимума в минус двадцать восемь градусов, стала резко падать.
Казалось бы, у Акакия не было никаких причин, чтобы лебезить с Мороновым, тем более, что он совсем не одобрял пьянство последнего. Однако, вместо того, чтобы осадить этого хама с помощью фирменного своего бесстрастного, чуть укоризненного взгляда, он почему-то улыбнулся. Да, его верхняя губа, словно управляемая какой-то тайной неукротимой силой, поднялась, оголив зубы. Он ничего не смог с этим поделать. Он почувствовал себя совсем другим человеком, ощутил такую эйфорию, что ни Моронов, ни даже глумящийся над ним белобрысый блатной, не смог бы испортить ему настроение. Он и опоздал-то потому, что, наплевав на лютый холод, болтался по улицам, любуясь своим отражением в витринах магазинов и испытывая свою новую властно- снисходительную улыбку на прохожих на Красной площади. Затем, подчиняясь внезапному порыву, он зашел в кафе для интуристов, где втридорога заказал себе чашечку кофе и сладкую пышку. Подумаешь, трагедия – раз в пятнадцать лет опоздал на работу! Прямо там без него конец света наступит!
Старик Cмеляков откашлялся, дружелюбно причмокнув деснами. – Так-так-так, – прощебетал он голосом придушенной птицы, – однако же классное ... у вас э ... – нужное слово словно застряло у него в горле – пальто, Акакий Акакиевич.
– Да, – ответил Акакий, снимая пальто и с благоговением вешая его на крючок рядом со своим столом, – классное, – после чего уселся за стол и принялся копаться в стопке бумаг.
Турпентов похрустывал костяшками пальцев. Его голос резал ухо не хуже, чем визг огромной пилорамы, вгрызающейся в сучковатое бревно. – Вы же не захотите его оставить в общем гардеробе, верно? – спросил он, пытаясь звучать саркастично. – В смысле, оно ведь такое шикарное, такое богатое.
Акакий не соизволил даже поднять глаза, ведь он уже заправил в древнюю пишущую машинку марки Ростовский Медведь свой первый отчет. – Нет, – ответил он, – не захочу.
В этот день свой обеденный перерыв Акакий предпочел провести не в безлюдной тиши коридора первого этажа, а в бедламе штатной столовки. На входе он чуть было не столкнулся лбами со вздорным белобрысым молодчиком и уже напрягся, готовясь к очередному вербальному унижению, но тот, как ни странно, отвел взгляд и убрался восвояси. Стоило Акакию занять место за одним из длинных столов с ламинированным покрытием типа Формайка, как почти тут же в промежуток рядом с ним втиснулся его спорадичный партнер по шахматам, Родион Мышкин, держащий в руках поднос с обедом и номер журнала Новый Мир. Мышкин, худощавый, беспокойный человек в очках в тонкой оправе, носил на щеке круглое желтое пятно отмершей кожи словно жетон. Он очень смахивал на профессора молекулярной биологии из Академии наук. У него была странная привычка во время беседы дуть на кончики пальцев, как если бы он только что обжег их или нанес на них свежий лак. – Итак, Акакий Акакиевич, – сказал он со вздохом, подвигаясь к столу и хватая с подноса густо намазанный маслом бутерброд с колбасой, – вы, все-таки, сдались.