Некоторые люди взгромоздились на шезлоги, чтобы лучше видеть, и Алина подумала, что хватает на свете ненормальных и сейчас еще кто-нибудь полетит следом. Мощный прожектор освещал темные волны. Несколько соседних кораблей, даже те которые были совсем далеко, зажгли сигнальные огни. Резко, рывками, переходя с места на место, он выхватывал темную воду, попадал на снующие лодки, и иногда попадал на одинокий круг, так и скачущий на волнах. Мало по малу всем становилось жутковато. Люди замолкали и уже молча смотрели вниз. Девушка тоже никак не могла уйти и стояла, прислоняясь лбом к холодному и мокрому стеклу заграждения.
Пробирало прямо до костей, когда она пыталась себе это представить. Ее почему-то преследовала мысль не столько о женщине, сколько о ее муже или подруге, том компаньоне, который сопровождал ее в круизе. А еще о том мужчине, который пытался ее перехватить, о том, как часто ему будет теперь снится один и тот же сон. Алина всегда считала самоубийство в первую очередь эгоизмом, и уже потом всем остальным. Оправдание всегда можно найти, особенно себе самому, и уйти всегда легче, чем продолжать бороться. Но как же нельзя не думать о тех, кто остается за тобой? Тех, чьи жизни такой поступок перевернет раз и навсегда. В том числе и тех, кого это коснется случайно, но оставит неизгладимый след?
Какая-то пожилая женщина подошла к Алине спросить, видела ли она случившееся. Та отрицательно покачала головой и собралась было уходить, но пассажирке не терпелось завязать беседу на эту тему. Существуют люди без грамма такта, но зато обожающие сенсации, но Алина к этому числу себя отнести не могла. Поэтому на вопрос, какого это семье спрыгнувшей, она просто пожала плечами. Слишком хорошо она знала какого…
День, когда нужно было забирать мамины вещи из больницы, вряд ли ей удастся когда-либо забыть. Когда в больничной палате на следующий день после смерти все осталось, как если б она просто вышла: вода на тумбочке, одежда на стуле, иконка, подаренная бабушкой и шерстяной носок.
Этот носок почему-то запомнился ей особо. Может, потому, что он был таким домашним, обыденным и простым, таким маминым, словно и не отсюда вовсе — предмет из другой реальности. Там, где не было больничных кроватей и желтых покрашенных стен, там, где никто не делал ей уколов морфина, где мама никогда не болела и ходила в лес в резиновых сапогах, чтоб принести маленькой рыжеволосой девочке черники к завтраку…
Есть люди, которые борются до конца, а есть, которые просто сдаются и уходят. Да, Алина лучше других знала, какого это собирать вещи человека, которого уже нет. Девушка посмотрела на пассажирку пустыми глазами и поняла, что шеф-повар был прав. Еще чуть-чуть в том же направлении, и можно смело впадать в истерику. Она извинилась и заторопилась к выходу, на сегодня с нее было довольно.
Прямо около лифта ее застало врасплох объявление о том, что все должны вернуться в свои каюты и на рабочие места, дабы произвести перекличку. Из громкоговорителя снова раздался голос Дрю. Тем же самым тоном, каким он рассказывал о программе дня, сейчас он коротко сообщил о происшедшем, используя именно формулировку «спрыгнул за борт человек». С одной стороны несчастный случай подтверждался, а с другой голос круиз-директора такой же беспечный и веселый словно вселял уверенность в счастливом конце. И в глубине души у девушки, несмотря на все доводы разума, шевельнулась мысль, что все закончится хорошо и, может, все же женщину найдут, если не невредимой, то хотя бы живой.
Алине на глаза попались часы, и она встрепенулась: пять минут до конца перерыва. Она отчаянно жала кнопку крю-лифта, рассматривая украшение на потолке в виде тысячи разноцветных кабелей и десятка, выкрашенных в белый, труб. На пассажирской части и розетку было днем с огнем не найти, а тут подключайся к чему душа пожелает. Наконец, двери потихоньку разъехались в разные стороны.
— Ты в порядке?! — кто-то выскочил из лифта и второй раз за сегодняшний день встряхнул ее за плечи.
— Да вроде. — не очень уверенно ответила девушка и узнала Йоргеса. — А что?
— Ничего. Я просто беспокоился. Ты такая странная, вечный опен-дек. Так что кто тебя знает… — и грек со странным облегчением на лице уже скрылся из виду. Алина удивленно подняла брови и зашла в лифт. У нее на душе потеплело, но девушка поспешно нажала свой этаж. Приятно, когда о тебе кто-то волнуется, даже называя странной, но все же Ким была страшнее всех самоубийств вместе взятых.
Глава 7. Уроки греческого
О несчастном случае, если его можно было так назвать, как ни странно, говорили очень немного. Не то, чтобы самоубийство было обычным явлением на борту, отнюдь, но весь персонал отнесся более, чем прохладно. Когда Алина вернулась на рабочее место, девчонки естественно завалили ее вопросами и выпытали все, что она видела, но не более. Никто не хватался за голову, никто не бледнел при упоминании, и ясное дело, никто не стал пытливо разглядывать японских пассажиров. К концу рабочего дня выяснилось, что женщине было шестьдесят лет, что она спрыгнула, а не упала и что пострадавшая была гражданкой Японии. Алина выпытала это у Йорго, когда он смертельно усталый вернулся с внеочередной яхты.
Молодой человек сказал, что шансов ноль, что на видео с камер, расставленных по всем всему кораблю, было видно, и то, как именно она перелезала через стеклянное заграждение, подвинув шезлонг и то, что тело вошло в воду, как пуля, мгновенно скрывшись под водой, уйдя по его мнению под дно судна. Лично у него по этому поводу не было никаких эмоций. Шеф секьюрити, вообще, сложил все проклятия на неизвестную, из-за которой он пережил худший день в его жизни. На маленькой спасательной шлюпке в жуткую качку ночью несколько часов подряд он бороздил один и тот же квадратный километр в поисках мертвого тела. Наверное, это и правда, были впечатления не из приятных. Алина передала весь этот рассказ подругам, но на следующий день на них это не произвело ни малейшего впечатления.
— Ну, найдут через недельку другую. — предположила Наташа, вытаскивая коробку из под стола. — Да где же эти чертовы хард-чеки. Я же приносила пачку и не помню куда сунула.
— На фиг это надо сводить счеты с жизнью в таком возрасте? — удивилась Оливия. — И так уже смерть не за горами.
— Не морочь мне голову, — отмахнулась Ленка. — У меня есть проблемы поважнее.
Девушка поняла, что сенсации из ее сообщения не получилось, и она задумалась, почему никого не волнует происшедшее. Не только гифт-шоп, но и ни в каком другом департменте не было слышно разговоров на эту тему. Весь Сенчюри отличался исключительной жестокостью? Ведь погиб человек. Чья-то жена, мама или бабушка. Да не просто погиб, а сознательно ушел из жизни.
Дело снова было не в отсутствии чувств, а все в том же обширном понятии, что заключали в себе слова «шипс лайф». На корабле каждый день что-то происходило: кто-то приезжал и уезжал, кто-то влюблялся или расставался, кто-то делал аборт или беременел, кого-то увольняли или повышали. Сменялись порта, города, страны, деньги и часовые пояса. Приходили доставки и случались инвентаризации. Приезжали проверки и начальство. И вся эта каша варилась в очень ограниченном пространстве. Ленка была права, у всех были проблемы поважнее, насущнее, чем тот, кто добровольно лишил себя всех радостей жизни.
Работа на корабле и развращала и дисциплинировала одновременно, но так или иначе диктовала свои, порою довольно жестокие правила. К ним можно было адаптироваться, под них можно было прогнуться, можно обойти, используя связи, но не следовать законам корабельной жизни было невозможно. А те, кто пытались, просыпались на следующий день на берегу, и мало кто этому радовался.
Разные люди оказывались здесь с разными целью. Один лечил разбитое сердце, другой бежал от наказания, третий хотел приключений и новых стран, четвертый в поте лица зарабатывал себе на жизнь, а пятый строил карьеру. От позиции кое-что, конечно, менялось, но это были лишь детали. Неважно, в каком лифте тебе разрешалось ехать, гостевом или для персонала, в какой столовой можно было сидеть за завтраком, и какую форму носить, и где стоять на дрилле. Все равно это был лифт, столовая и форма, для всех без исключения, и дрилл тоже. Даже для капитана.
Каким бы диким это не казалось, но для крю корабельная жизнь была частенько борьбой за выживание, если не в физическом смысле, то в моральном на сто процентов. Быть оторванным от семьи и друзей, от обычной, так сказать, среды обитания, разговаривать двадцать четыре часа в сутки на чужом тебе языке, выполнять порой неинтересную и нудную работу на жаре или наоборот где-то на складе, почти не имея свободного времени, и жить с посторонним человеком бок о бок шесть месяцев. Алине еще очень повезло с департаментом, гифт-шоп был практически самой легкой и непыльной работой на борту. У продавцов было время ходить в аут, право посещать рестораны на борту, носить вечерние платья на формуле найт, и в целом вести довольно свободный образ жизни. Все это не в пример, скажем, хаузкиперам, работающим с девяти до девяти, имея половинку выходного дня раз в круиз. О ресторанах и барах, речи естественно не шло, у них не было на это ни права, ни времени, да и свободных денег тем более.