— Нет, Иван, вам тут было хуже, — возразил Игнат. — У нас был один враг, турок, а у вас их было два: турок и мороз. Мороз-то на поверку оказался пострашнее турка!
Шелонин возражать не стал.
Они прошли в землянку, темную и неуютную. Пахло сыростью, потом, кровью и дымом. Со стен стекала вода, образовав на полу широкую грязную лужу.
— Такая высокая вершина, а жили вы как на болоте! — заметил Суровов.
— Все время так! — махнул рукой Шелонин. Только в лютые морозы и не капало.
— Да, житьишко! — посочувствовал Игнат.
В углу застонал раненый, и Шелонин подошел к нему, спросил, не нужен ли ему лекарь; солдат ответил, что у него опять заныла свежая рана, но лекарь ему не требуется: пройдет и так. Иван присел на скамейку. Спохватился и тотчас зажег плошку; она светила тускло и едко чадила, но сидеть даже при ее слабом свете стало приятнее. Шелонин принес бутылку ракии, кусок сала и большую краюху хлеба.
— Отец Елены привез, — пояснил Иван. — Помнишь ту красивую болгарскую девушку? В Кишиневе я ее встретил, она…
— Я все знаю, Иван, я ее отцу в дороге помогал, — осторожно прервал его Суровов.
— Мать родную, наверное, не было бы так жалко, как Елену! — Шелонин вздохнул. — Думал, война закончится, увезу ее к себе и буду смотреть как на ангела!
— Эх, Иван, Иван! — покачал головой Суровов. — Одной твоей любовью Елена не прожила бы. Куда бы ты ее привез? В лачугу-избенку? На черный хлеб? Нет, Иван, нам пока нельзя привозить невест из чужих стран — совестно, братец!
— Болгария — не чужая страна! — возразил Шелонин.
— Но и не Россия. И живут они получше нас. А теперь, без турок, еще лучше будут!
Слова Игната резонные, но Шелонин так свыкся со своей затаенной мечтой, что отступать уже не мог.
— Все равно увез бы, — сказал он, — второй такой Елены никогда уже не будет!
Они распили бутылку, потом другую. В разговорах не заметили, как пролетели последние часы года. Но усталость взяла свое, и они пристроились на нарах рядом друг с другом. Уснули сразу, поднялись утром по сигналу горниста, который проиграл побудку на два часа позднее: в Новый год можно позволить и такое отклонение от правил.
На Шипке в это утро было до неправдоподобия тихо, будто ее покинули все, даже воробьи и черное воронье. Солнце поднялось высоко и светило вовсю. Нетронутый местами снег нарядно серебрился. Серые скалы Орлиного гнезда словно потеплели. На бывших турецких позициях не было никаких признаков жизни; с тех пор, как их покинули хозяева, там редко появлялись люди.
— Когда тихо — красотища-то какая! — обрадовался своему открытию Шелонин.
Суровов промолчал: оп тоже не мог налюбоваться и величественными горами, и спусками с них, и долинами, открывавшимися за сине-серыми утесами.
И уж совсем удивительным был детский писк, донесшийся из крайней землянки.
— Рад&! — всполошился Шелонин. — Я сейчас!
Он побежал к землянке и скрылся за ее маленькой, полуобгоревшей дверью. Вернулся с ребенком на руках. Дитя было завернуто в солдатский башлык, теплый и мягкий, головенка закутана шерстяным шарфом.
— Что за чудо? — изумился Игнат.
— Недели две назад подобрали, — пояснил Иван, — Вон там, под Святым Николаем. Отец и мать замерзли, болгары они, от турок спасались. А она меж ними. Живая и плачет. Я ее за пазуху, как котенка, да к себе в землянку. Хорошая девочка, только совсем не улыбается! А глазенки-то у нее, Игнат, Еленины — карие и красивые!
— А кормите-то чем? — обеспокоенно спросил Суровов.
— Кашу варим, хлеб жуем да даем, молочко болгары из Габрова привозят. Маленькая, а все ж живая, и у нее душонка-то есть. Мы были так рады, что назвали ее Радой.
— В приют теперь?
— Не-е-е! — Шелонин отрицательно покачал головой, — Ротный с собой возьмет, он в ней души не чает. Потому и болгарам не отдали. Ой, Игнат, смотри-ка, смотри, а она засмеялась. Ах ты, моя хорошая, ах ты, пригожая! — похвалил Шелонин и прижал девочку к груди.
Девочка продолжала улыбаться, широко открыв свои большие карие глазенки.
ОТ АВТОРА
Мое поколение еще застало в живых тех, кто с гордостью произносил: «Я сидел на Шипке» или «Я брал Плевну». Эти люди хранили в памяти бесценные детали исторической эпопеи освобождения Болгарии. Часами они рассказывали про жестокие бои с турками, и нам, мальчишкам, казалось, что старые воины кое-что преувеличивают: могло ли быть такое? Помню, один из ветеранов, житель соседнего села, у которого так и остался на всю жизнь шипкинский осколок в ноге, словно угадывая наши сомнения, предупреждал: «Хотите верьте, хотите не верьте, воля ваша, но такое было, ребята!»