Ворон протяжно каркает, тянется к девушке, но я его одергиваю в последний момент.
Извини, приятель, но мне эти проблемы не нужны.
Сигнал тревоги отрезвляет, а Бардо уже в кресле пилота, рвется вперед.
«Зорянка» — совсем крошка, юркая, маневренная, мечта любого наемника, но сейчас она бессовестно уступала нападавшим в скорости.
— Придется прыгать прямо сейчас! — чеканит Бардо, а у меня мир крошится перед глазами от перегрузки. Девка пытается вскочить с кресла, но я жестко впечатываю ее в спинку, чтобы не дергалась. Ее спутник держится на ногах крепко, но заметно бледнеет, когда Бардо резко уходит вправо, к ближайшему подпространственному разрыву.
— Куда он ведет?
Это охренеть как важно! Прыжок вслепую мог угробить кого угодно, а шутки с подпространством так же опасны, как тыкать пальцами в мясорубку.
Бардо как-то совсем гаденько ухмыляется и бросается вперед, сжимая пальцы на штурвале.
Я даже закричать не успеваю, только чувствую, как мир расслаивается, как размазываются огоньки звезд по космической черноте и все пропадает, пока из кромешного мрака не выныривают серебристые нитки подпространственных струн. Одним щелчком Бардо выпускает «якорь», чтобы зацепить ближайшую струну и рвануть в неизвестность. Подальше от преследователей.
Шиповник
Кажется, что прошло всего несколько секунд, но тьма перед глазами теряет плотность, расслаивается и бледнеет, открывая взгляду желтоватые листья деревьев над головой и клочок бледно-голубого неба.
Поднимаюсь медленно, чтобы не закружилась голова и смотрю вниз. Ковер из желтых листьев совершенно сухой, похрустывает тихо, стоит только сжать несколько листков в кулаке.
Воздух вязкий и раскаленный: я вижу, как он колеблется перед глазами, а мир вокруг застыл в янтаре. Среди стволов ни единого движения, только пылинки лениво кружатся в солнечных лучах, вспоровших редкие кроны. В плотной куртке нестерпимо жарко и я тянусь к крючкам, чтобы расстегнуть одежку, но пальцы не слушаются, точно чужие. За спиной хрустят листья, и я резко оборачиваюсь, чтобы через мгновение сдавлено охнуть от боли в пояснице.
Проклятье!
— Очухалась? — двоедушник опускается на корточки, бесцеремонно запрокидывает мне голову и осматривает лицо, ощупывает пальцами затылок. Когда натыкается на шишку, я шиплю от тупой боли, но не пытаюсь отстраниться. Руки у мужчины холодные, точно горный ручеек и я льну к его ладоням в поисках облегчения, — жарко?
— Не то слово, — выдыхаю, и мне кажется, что воздух перед глазами идет волнами, как кисель.
Герант опускает руки к крючкам куртки и вопросительно смотрит, а я даже не думаю его останавливать. Только бы помог избавиться от этой душной брони.
— Ты не боишься, — он утверждает, а не спрашивает. Я же не могу понять, что его так смутило. Даже глаза как-то странно потемнели, как море перед бурей.
— Нет. А должна?
— Незнакомый мужчина, в лесу, хрен знает где, «проклятое отродье», как сказал твой дружок. Он, кстати, в отключке, и капитан сейчас занят. Ситуация не располагает к доверию, тебе не кажется?
— Ты же не думаешь, что я револьвер для красоты ношу?
Его губы растягиваются в усмешке, обнажая острые зубы, а пальцы поддевают первую пуговицу. Я завороженно рассматриваю аккуратную густую бороду, на которую почему-то не обратила внимание раньше. Мужчины дома всегда были гладко выбриты, а Герант больше походил на какого-нибудь варвара из сказок.
— Я могу тебя обезоружить.
Вторая пуговица. По спине прокатывается крупная дрожь, но страха нет. Герант играет со мной. Отчего-то эта беседа его веселит, но я не понимаю почему. В самом деле, кто в здравом уме будет говорить о таких вещах с полукровкой?
Даже самый последний извращенец побрезговал бы насиловать такую добычу.
— Если тебе яйца не дороги.
Он раскатисто смеется и возвращается к крючкам. Пальцы двигаются умело и быстро, высвобождая меня из плотной ткани, стаскивают куртку с плеч. Я остаюсь в облепившей тело белой майке и вздыхаю с облегчением. Смотрю на Геранта и хочу поблагодарить, но он поспешно встает и отворачивается. Я только успеваю заметить, как мужчина тяжело сглатывает.
— Что с Бурей?
Он медлит с ответом и неопределенно указывает куда-то в сторону.
— Головой приложился, — его голос хриплый, будто двоедушник песка наглотался, — но ничего. Мозгов там все равно было немного.
— Буря может быть…благоразумным, — поднимаюсь на ноги и прислушиваюсь к телу. Ничего серьезнее пары ушибов и небольшого растяжения. Заживет. Благо хоть руки в порядке, а то револьвер действительно бы остался висеть на поясе для красоты. — Только очень редко этого хочет.
Поворачиваюсь к кораблю и тихо присвистываю. «Зорянка» вкопалась в листья брюхом и упиралась носом в толстый ствол. За ней вдаль тянулась широкая просека поваленных обугленных деревьев.
— Повреждения?
— Почти никаких, нам повезло, — я кожей ощутила, как Герант встал рядом, почти касаясь меня плечом. — Но Бардо израсходовал весь запас топлива на этот прыжок. Если хотим взлететь, то нам нужны топливные элементы.
— Топливо? — я удивленно вскидываю брови и поворачиваюсь к нему, — здесь?! И вообще, где мы?
— Мы возле Тау Кита, — говорит он так, будто для меня это что-то значит. Заметив мое замешательство, Герант запускает пальцы в волосы и слабо усмехается, — я и забыл, что ты дальше своей птичьей клетки не летала, — кашлянув он продолжил, — это бывшая колония Земли, название я давно забыл. На данный момент — непригодна для жизни и брошена лет тридцать назад.
— Непригодна? Почему?
Герант пожал плечами.
— Ничего особенного. Местная флора безжалостно изничтожила поселенцев и их оборудование.
Я поежилась и придвинулась ближе к двоедушнику. Рука сама собой легла на рукоять револьвера.
— Ты хочешь сказать, что деревья здесь…живые?
— Я хочу сказать, — он внезапно наклоняется, и почти прижимается губами к моему уху, — что почти все растения здесь живые, Ши.
Я невольно делаю шаг в сторону, а Герант сверлит меня тяжелым взглядом. Отворачивается и говорит что-то в пустоту, касается груди и всхлипывает, будто ему больно. Протяжное карканье надрезает окружающую тишину невидимым ножом, а на плечо двоедушника забирается зеленоватый клубок дыма, из которого медленно показывается голова, а затем и тело ворона.
Птица встряхивается, расправляет внушительные крылья и каркает снова, да так, что листья вот-вот полетят с деревьев желтым дождем.
Перевернувшись, ворон вперивает в меня внимательный взгляд ядовито-желтых глаз и смешно склоняет голову на бок. Переступает с лапы на лапу и срывается вниз, чтобы через секунду застыть на моем плече.
Меня парализует от жуткого предчувствия, что птица вот-вот ударит в глаза, и я невольно сжимаюсь. Ворон выглядит огромным, в солнечном свете лоснятся чернотой гладкие перья, а клюв, к моему изумлению, отливает серебром, будто выточен из металла. Так же, как и острые когти, впившиеся в кожу до плотных кровавых капель.
Массивная голова утыкается в мой лоб и трется о щеку. Ворон ластится, как домашняя кошка и настойчиво требует ответной ласки.
— Ты ему нравишься, — говорит Герант, и я не могу понять, почему в его глаза так много огня и горечи одновременно.
— Странно это, — бормочу под нос и робко поглаживаю птицу по спине.
Впрочем, воронам я и должна нравиться. Они же любят сидеть на пугалах.
Герант
Я чувствую прикосновение к коже даже на расстоянии. Ворон услужливо делит со мной и тактильные ощущения тоже, издевается, поглядывает насмешливо, а мне выть охота от этого его выбора и осознания, что ни на что не влияю.
У двоедушников «все сложно». Вообще всегда. Иногда двум подселенцам удается ужиться в одном куске мяса и не разорвать его на части внутренними конфликтами.
Иногда двоедушники сходят с ума.
Их рассудок расслаивается, как сливочное масло на сковороде, растекается чернильными пятнами безумия. Животное и человек теряют точки соприкосновения навсегда, а тело медленно видоизменяется, не в силах выдержать вражды двух господ.
Их отлавливают и пристреливают, как дикарей, потому что разума там — три капли и никаких ограничителей. Изуродованные ненавистью и болью твари не брезгуют человечиной и однажды утрачивают человеческий облик, способность говорить, воспоминания и собственную личность.
Двоедушники к одиночеству привычны, но иногда все складывается иначе.
Животные могут выбрать спутника, по каким-то только им ведомым особенностям. Как говорят двоедушники: схожее нутро зовет их. Притягивает, как магнит может притянуть металлическую стружку.
Это не старая сказка об истинной паре, какими любят зачитываться малолетние девчонки и томно вздыхать под светом луны на сотне разных планет.
Выбор — это родство.
Это «якорь» корабля и струна подпространства, что тянутся друг к другу, чтобы в бушующем мраке добраться до нужной планеты.
Выбор — не приговор. Я могу сопротивляться влиянию ворона, даже, наверное, смогу ему объяснить, что мне все это нахрен не нужно, твою мать!
Не нужно, как же! То-то ты папочку заботливого из себя строишь. Раздеться ей помог, голову ощупал, о самочувствии спросил. Не насрать ли тебе, Герант?! Ты с ума сошел? Через три дня ты должен быть на Заграйте и взяться за новое дело! Лишний груз хочешь прихватить? И не твоего это поля ягода. Она — личная охрана того заносчивого выродка, что станет частью большого и грозного Совета. Зачем тебе эти проблемы?
Зажмуриваюсь и затылком чувствую изучающий взгляд Ши.
И сглатываю с трудом, когда перед глазами проплыло окровавленное лицо Анны. Бледное, исполосованное когтями, изуродованное.