Харламов перебросил Ольгу Юрьевну через подоконник здоровой рукой. Вполне осознанное действие. Оставалось лишь разжать ладонь для полёта.
— Твоё слово, Токаява.
— Зло должно быть наказано. — Отчеканил японский россиянин.
Медведь разжал руку. Крик догнал его за миг до падения тела.
Токаява вывалился наружу едва ли не на половину, разглядывая, как по асфальту расплывается багровая лужа под телом. Похоже, что черепную коробку разнесло. Высота редко оставляет шансы. Особенно, если к земле пригибает тяжесть собственных грехов.
— Вот что за жизнь? И эта не нашла ответа, — вздохнул Медведь и поправив ворот куртки, пошёл прочь из кабинета.
— Начальником ЖКХ я займусь сам, — хмуро добавил Токаява, догоняя в коридоре.
Секретарша спокойно спала на полу, развалившись на спине на мягком паласе, как на кровати дома. Харламов поднял девушку и переложил на диван. Укрыл бы и одеялом, но такого в поле зрения не оказалось. Недочёт, если хотели устроить в офисе совсем уж домашнюю обстановку.
— Сам так сам. Но инициатива без координации наказуема. Доделай свои дела и вливайся в команду. Ты нужен нам.
Через несколько минут два посетителя покинули высотное здание, поставив в голове очередную галочку о выполненном задании.
— Услуга за услугу, — кивнул сенсей. — Я с вами.
Глава 2 — Акт второй —
Неуправляемая масса народа потекла по улицам. Люди, осатаневшие от повышения тарифов на все виды жизнедеятельности, от самих условий, где эффективно работается только бюро ритуальных услуг, вышли на улицы и без особого плана стали единым организмом, требующим перемен. Этот безликий, слепой и жестокий голем восстания стал быстро набирать рост и вес и за несколько часов перерос в десятки раз по количеству все органы правопорядка. Города зажглись огнём Коктейлей Молотовых и кровь потекла по брусчатым площадям и разбитым асфальтам улиц.
Русский бунт — бессмысленный и беспощадный, — писал классик в своё время и как пророк, глядящий через века, оказывался тысячи раз прав.
Станислав Лещинский шёл среди прочих людей без особого плана в голове. Махал битой, бил витрины роскошных магазинов и сжигал плотно стоящие вдоль улиц джипы. Сложно думать о чем-то конкретном, когда всем должен: друзьям, знакомым, родным, государству, банкам. Не то, чтобы кутил по жизни, был наркоманом или любил роскошную жизнь, далеко нет. Просто как-то условия загнали сначала в кабалу кредитов, потом в долговую яму, пытаясь от нее избавиться.
Всё начиналось с банков, когда брал ипотеку на создание «гнёзда» для семьи. Непомерно высокие проценты сожрали все планы на жизнь, ребёнка завести не удалось из-за дороговизны содержания «киндера» в городских условиях. Молодая жена ушла к более расторопному пожилому, но богатому человеку, занимающемуся бизнесом и имеющему связи и жизненный опыт, а рост коммунальных платежей и появление новых видов налогов привели к тому, что Станислав стал должен и государству. Оно привыкло прощать долги всем странам внешнего мира, но никогда не собиралось прощать собственный народ, предпочитая признавать его банкротом. С ликвидацией любого имущества за долги. Что представлял собой человек без личного имущества? Бомжа. Вот с массы бомжей все и началось.
Еще не собираясь становиться бомжом, в попытке удержаться на плаву, Лещинский работал на двух работах без выходных, подрабатывал, занимал и перезанимал. Гонка на выживание истощила здоровье, но ничего по итогу не дала. Жизнь, словно издеваясь, всё подкидывала и подкидывала новые проблемы — авария автомобиля с неполной страховкой, по которой он не получил ни гроша, ещё и должен остался, желание получить второе высшее образование, не прибавляющее знаний, но стабильно вытягивающее ресурсы из кошелька, «бесплатная» медицина, лечение по которой обходилось дороже получения второго образования и многие другие факторы, от которых хотелось не только волком выть, но и обнажить клыки и показать, что он не раб системы, которая загоняла его в могилу лишь с тем, чтобы выпить последние деньги ещё и с родных — за ритуальные услуги.
С особой злостью Станислав уничтожал предметы роскоши частных лиц в городе: ювелирные магазины, салоны мод, бутики и офисы банков. К чему эта бутафория иллюзии красивой жизни? Откуда она у одних, когда другие последний хрен без соли доедают? Почему у одних есть все, у других нет ничего, хотя пашут и одни и другие? Неужели потому, что он меньше работал? Бред. Он работал поболее других. Но не на себя. Система устроена так, что достижением его трудов пользовался кто-то другой. Кто-то другой покупал золотые часы и иномарки, кто-то другой обзаводился иностранной недвижимостью и щеголял в мехах, кто-то другой жил красиво и занимался собой, в то время как он исполнял функцию раба, винтика в системе, которая использовала его как мелкую детальку. И тут же выбросила за ненадобностью, едва он истощил свой ресурс. Он не смог воровать, обманывать, тем самым обогащаясь за счёт других, и потому лишь худел, терял и копил боль на несправедливость в душе.
Станислав вышел из разгромленного отделения государственного банка, в котором некогда оставил все свое имущество и застыл среди прочих восставших людей, глядя из-под козырька офиса на конец улицы. Там ехали пузатые автобусы и первые прибывшие транспорты уже выгружали людей. Людей прикормленных, на усиленном довольствии и выполняющих приказ. Такие могут спокойно плодить семьи и размножаться, прикрытые государством и причисленные к среднему классу искусственно. Как и военные милитаризованного государства. Только само государство забыло, что кшатрии его не развивают, а только защищают. Развивают только браманы, при содействии шудр и вайш. Когда же все прочие касты поставлены на место неприкасаемых, кшатрии не спасают ядро. Ядро становится против них и начинает перемалывать все и сразу без разбора. Анархия в полном виде при содействии интервентов и давно задушенных осмелевших внутренних врагов, от которых давно ничего не зависит и никогда не зависело. Просто совпало.
— Ну, вот и спецвойска, — обронил мужик в тельняшке с татуировкой ВДВ на предплечье. Парашюты нельзя было перепутать ни с чем. — Мужики, собрались!
«Мужики», а именно: молодёжь, подростки, старики, разношёрстная масса униженных собственным правительством людей, среди которой было и вдоволь женщин, высыпали из зданий на улицу и приготовили камни и бутылки с зажигательной смесью.
Тысячи полицейских перед сотнями тысяч озлобленной толпы, жаждущей крови, смотрелись хилыми ручейками из кувшинов на песках возмездия пустыни ГНЕВА. Народ побежал на выставленные щиты и врезался массой в них, как орда варваров в строй римских легионов.
Полетели бутылки и камни в полицию, в ответ полетели гранаты со слезоточивым газом. Пожарные команды не могли подъехать по улицам, да и не до водомётов было в хаосе восстания. Вместо воды на толпы людей посыпались пули. В довесок к дубинкам и электрошокерам. Сначала резиновые, а когда их запас иссяк, и полицейские стали терять строй и обрели страх, то и боевые.
Станислав с недоумением посмотрел на простреленную руку. По плечу текла кровь, быстро пропитывая рубашку. Боли не было. Все звуки и ад вокруг перестали вдруг волновать его. Он как зачарованный смотрел на алый поток, собирающийся на ладони, и не мог понять, почему его не слышат. Почему люди по приказу правителей убивают тех, кто не желает умирать по системе этих правителей? Почему обещанная свобода вдруг превратилась в рабство худшего качества? Настали темные века работорговли? Или они никогда не уходили, только закамуфлированные под свободу?
Силы быстро покинули тело. Станислав упал на спину, разглядывая безразличное небо. Состояние покоя и умиротворение охватило его. Он прикрыл глаза, приготовившись умереть. Ведь только умерев, можно освободиться от всего этого кошмара, устроенного людьми для людей ради… ради чего?