В полминуты одевшись, подняв воротники пальто, выбежали мы наверх. Ночь и море бушевали вокруг. Вода, вздуваясь черной горой, мчалась на нас. Севший на мель корабль дрожал от тяжелых ударов. Нас било о дно. Нас могло разбить, опрокинуть. Куда тут на шлюпках! Сейчас же захлестнет. Молча смотрели мы на черную эту погибель. И вдруг все заулыбались, все повеселели. На палубу вышел Пека. Он второпях надел вместо ботинок свои большущие бутсы.
— О, — засмеялись спортсмены, — в таких вездеступах и по морю пешком пройти можно. Смотри только не зачерпни.
— Пека, одолжи левый — тебе и правого хватит, уместишься.
Пека серьезно и деловито спросил:
— Ну как, скоро тонуть?
— Куда ты торопишься? Рыбы подождут.
— Нет, я переобуться хотел, — сказал Пека.
Пеку обступили. Над Пекой шутили. А он сопел как ни в чем не бывало. Это всех смешило и успокаивало. Не хотелось думать об опасности. Команда держалась молодцом.
— Ну, Пека, в твоих водолазных бутсах самый раз матч играть со сборной дельфиньей командой. Вместо мяча кита надуем. Тебе, Пека, орден морской звезды дадут.
— Здесь киты и не водятся, — ответил Пека.
Через два часа капитан закончил осмотр судна. Мы сидели на песке. Подводных камней не было. До утра мы могли продержаться, а утром из Одессы должен был прийти вызванный по радио спасательный пароход «Торос».
— Ну, я пойду переобуюсь, — сказал Пека, ушел в каюту, снял бутсы, разделся, подумал, лег и через минуту заснул.
Мы прожили три дня на наклонившемся, застрявшем в море пароходе. Иностранные суда предлагали помощь, но они требовали очень дорогой уплаты за спасение, а мы хотели сберечь народные деньги и решили отказаться от чужой помощи.
Последнее топливо кончалось на пароходе. Подходили к концу запасы еды. Невесело было сидеть впроголодь на остывшем корабле среди неприветливого моря. Но и тут Пекины злосчастные бутсы помогали. Шутки на этот счет не прекращались.
— Ничего, — смеялись спортсмены, — как запасы все съедим, за бутсы примемся. Одних Пекиных на два месяца хватит.
Когда кто-нибудь, не выдержав ожидания, начинал ныть, что мы зря отказались от иностранной помощи, ему тотчас кричали:
— Брось ты, сядь в калошу и бутсой Пекиной прикройся, чтобы нам тебя не видно было…
Кто-то даже песенку сочинил, не очень складную, но привязчивую. Пели ее на два голоса. Первый запевал:
Вам не жмут ли, Пека, бутсы?
Не пора ль переобуться?
А второй отвечал за Пеку:
До Одессы доплыву,
Не такие оторву…
— И как у вас у самих мозолей на языке нет? — ворчал Пека.
Через три дня нас на шлюпках перевезли на советский спасательный корабль «Торос».
Тут Пека снова попытался забыть свои бутсы на «Чичерине», но матросы привезли их на последней шлюпке вместе с багажом.
— Это чьи такие будут? — спросил веселый матрос, стоя на взлетающей шлюпке и размахивая бутсами. Пека делал вид, что не замечает.
— Это Пекины, Пекины! — закричала вся команда. — Не отрекайся, Пека!
И Пеке торжественно вручили в собственные руки его бутсы.
Ночью Пека пробрался в багаж, схватил ненавистные бутсы и, оглядываясь, вылез на палубу.
— Ну, — сказал Пека, — посмотрим, как вы теперь вернетесь, дряни полосатые!
И Пека выбросил бутсы в море. Волны слабо плеснули. Море съело бутсы, даже не разжевав.
Утром, когда мы подъезжали к Одессе, в багажном отделении начался скандал. Наш самый высокий футболист, по прозвищу Михей, никак не мог найти своих бутс.
— Они вот тут вечером лежали! — кричал он. — Я их вот сюда переложил. Куда же они подевались?
Все стояли вокруг. Все молчали. Пека продрался вперед и ахнул: знаменитые Пекины бутсы, красные с желтым, как ни в чем не бывало лежали на чемодане. Пека сообразил:
— Слушай, Михей, — сказал он, — на, бери мои. Носи их. Как раз по твоей ноге. И заграничные все-таки.
— А сам ты что же? — спросил Михей.
— Малы стали, вырос, — солидно ответил Пека.
Леонид Ленч
СКОЛЬЗКАЯ ТЕМА
Большой столичный каток. Весело пылают разноцветные электрические фонарики. Непрерывно играет джаз. Снежинки, а порой и конькобежцы падают под музыку. В стороне от главного круга, где с невозмутимо серьезными лицами подвизаются мастера и чемпионы, расположен небольшой ледяной загончик для начинающих. Здесь учат людей стоять на коньках, ходить по льду так, чтобы не напоминать при этом одно полезное, но не очень изящное домашнее животное, и уже затем, когда ледовая азбука освоена, приобщают их к великолепному таинству скольжения.
Здесь царство параллельных брусьев и кресел, напоминающих передвижные стулья для паралитиков. Здесь властвуют энергичные инструкторы в шерстяных свитерах и очаровательные инструкторши с изумительным румянцем на щеках, убедительно агитирующим за здоровый, полезный конькобежный спорт.
Николай Петрович ходит в загончик для начинающих уже два месяца, а учиться он начал, между нами говоря, еще в прошлом году. Николаю Петровичу далеко за сорок, он солидный консультант одного солидного учреждения, и коньки для него не самоцель, а лечебно-профилактическое средство.
Занимается с ним инструкторша Марина. Ей девятнадцать лет. Глаза у нее черные и круглые, как у птицы. В голубом с белым костюмчике, легкая и веселая, она похожа на Снегурочку.
Николай Петрович угнетает ее как ученик своей тупостью и полным отсутствием способностей к конькам. Когда он появляется, на льду в своем дорогом синем свитере, неповоротливый, неуклюжий, с криво разъезжающимися ногами и испуганно открытым ртом, Марина тяжело вздыхает и шепчет подруге Галинке:
— Мой приплелся. Здрассте, пожалуйста. Вот уж верблюд несчастный!..
Затем она делает очаровательно-любезную улыбку и подлетает к несчастному «верблюду» как раз в тот момент, когда он, отчаянно размахивая руками, тщетно пытается удержаться на ногах.
Инструкторшу Николай Петрович приветствует уже сидя на льду, подбирая упавшую с головы шапку.
— Здравствуйте, Мариночка. Я… того… немножко упал. Дайте мне вашу руку, я сейчас встану.
Процесс вставания длится долго, минуты три. За это время Николай Петрович садится на лед еще два раза. Наконец он поднимается и, укрепив ноги на льду в виде римской цифры пять основанием вверх, покорно ожидает приказа своей дрессировщицы.
— Смелее! — командует Марина. — Отталкивайтесь сначала левой ногой, потом правой. Ну, пошли!
Николай Петрович судорожно отталкивается сначала левой ногой, потом правой — и снова с размаху садится на лед.
— Сейчас, сейчас, — смущенно бормочет он, — это я так… Присел отдохнуть, на одну минуточку… Сейчас мы с вами, Мариночка, начнем так бегать, что небу жарко станет!
Марина кисло улыбается в ответ на эту риторическую фразу. Она хорошо знает, что небо может быть совершенно спокойно за свою температуру.
Урок длится больше часу. Николай Петрович к концу его делается багровым, сзади на его брюках темнеет некрасивое мокрое пятно — печальный след вынужденных посадок на лед. Марина же свежа и прекрасна, как всегда.
Расставаясь, Николай Петрович долго жмет руку Марины и, заглядывая ей в лицо своими собачье-добрыми близорукими глазами, скорбно шутит:
— А все-таки у меня кое-какие успехи обозначились. Правда, Мариночка? Раньше я — помните? — падал прямо плашмя, а теперь уже научился садиться!
Проходит еще месяц. Николай Петрович садится на лед реже, но катается, по мнению Марины, удручающе плохо. Начавшие учиться вместе с ним уже давно перешли в разряд мастеров и носятся как черти по главному кругу, а он все еще ковыляет в своем загончике для начинающих.