Я немного похудел, но это пустяки — в канцелярии нагуляю снова. От чтения меня тошнило, я плохо спал и тосковал по спорту, свежему воздуху и возможности помечтать. Впрочем, и это не так уж важно: ведь послезавтра я буду дома.
С культурником я расставался у автобуса.
— Выше голову, — сказал он мне ободряюще, — ты должен гордиться тем, что сумел использовать отпуск по-новому, в духе времени, что ты отверг пережитки прошлого и свободно шагнул вперед.
В автобусе я был один. Остальные отдыхающие давно сбежали — только мне пришлось терпеть, потому что дома у меня был ремонт, а зимой все сохнет медленно.
Я ехал по сказочной стране, по мерцающим долинам, по морю озона, я с завистью смотрел на лыжников, которые бороздили чистые снежные склоны, ничего не зная об основах применения искусственных удобрений и о результатах суданских выборов. Я с радостью думал о своем братиславском кабинете; через какой-нибудь год я, вероятно, снова смогу интересоваться вопросами культуры.
Перевод со словацкого В. Савицкого.
Ганчо Краев
КОГДА РУЖЬЕ НЕ СТРЕЛЯЕТ
Первым долгом познакомьтесь с главным виновником всех событий, о которых пойдет рассказ. Панчо Гера, в сущности, не какой-нибудь особенный герой, а обыкновенный крестьянин в грубошерстном костюме с охотничьим значком на куртке. Свою заячью шапку он снимает, только входя в сельсовет или в правление общества охотников. Панчо Гера обладает всем, что отличает страстного охотника: большой рост, грубая опаленная солнцем кожа и двустволка старой системы, уже изрядно разбитая. Она досталась ему еще от отца.
Трудно сказать, где Панчо Гера проводит большую часть своей жизни: дома или на охоте. Но можно с уверенностью утверждать, что думает он больше о ружье, чем о своей жене. Поэтому жена его частенько высказывает недовольство, и бог знает, какие мысли и сомнения приходят ей в голову. Однажды рано утром Панчо Гера взял патронташ и сумку, надел на плечо свою старую двустволку и, остановясь у порога, небрежно бросил:
— Сегодня ничего не готовить! Вечером принесу куропаток.
«Господь тебя знает, по каким куропаткам ты шляешься», — подумала жена, провожая его ревнивым взглядом.
А Гера, как на первомайском параде, гордо замаршировал по площади, жалея, что никто из соседей на него не смотрит. Свернув в глухой переулок, он остановился около плетеной калитки Дони Канского.
— Дони! Побратим!
Вместо Дони к нему бросилась большая рыжая собака.
— Дони! — кричал Гера, — Я иду на охоту. Приходи вечером на тушеных куропаток. Только, смотри, не являйся с пустыми руками, как прошлый раз. Вино твое, слышишь?
— Ладно! — заорал Дони, стараясь перекричать лай собаки, прыгавшей на калитку.
До позднего вечера Гера бродил по полям, но так ничего и не подстрелил. Казалось, все куропатки в этот день взлетали только для того, чтобы его подразнить. А его ружье словно записалось в вегетарианцы: пять раз давало осечку, отказываясь стрелять по дичи. Сумка так и осталась пустой, но, чтобы ввести встречных в заблуждение, незадачливый охотник затолкал в нее патронташ. Возвращаясь по уже темным улицам, усталый и голодный, как волк, Гера мечтал о мягкой постели. Поистине, нет большего несчастья, чем вернуться с охоты без дичи.
Дома Гера снял с плеча свою старую двустволку и с такой яростью повесил ее на стену, что посыпалась штукатурка. Если принять во внимание, что жена его была мнительна и ревнива, вы легко объясните себе все, что затем произошло.
Основываясь на долголетней практике, Панчовица не решалась сразу заговорить с мужем. Она взяла его царвули[8], произнеся скороговоркой «ух, какие мокрые!», и отнесла их к печке.
— Устал я. Давай ужин, — сказал Гера и угрюмо посмотрел на жену.
Не встретив в его взгляде ничего успокаивающего, Панчовица огрызнулась:
— Сейчас дам, только пустую тарелку. Ты ведь куропаток сулил. Кто тебя знает, по каким куропаткам ходишь!..
Такие слова были достаточно острыми, чтобы воспламенить капсюль. Гера взорвался, и запахло порохом. Спокон веков известно, что голодный человек, особенно неудачный охотник, не может разговаривать спокойно. В силу инстинкта самосохранения Панчовица вылетела в кухню и на всякий случай два раза щелкнула дверным ключом. «Ох, боже мой, еще убьет! Нет у него ни одного хорошего слова для меня. Не иначе, какая-нибудь другая его опутала».