У моей сестры была мода, и я знал, что она ходила на уроки музыки только ради моей пользы. Для меня не было запасного плана. Я всегда знал, что мне придется бороться в симфоническом оркестре или с другими музыкантами, но я справился. Конечно, были и неудачи. Некоторые маэстро, которые не хотели рисковать своей карьерой или энергией ради глухой девушки, хотя я не был первым глухим пианистом в мире. Не многие хотели принять этот вызов.
Мои пальцы замедлили ход на последних нотах, музыка затихла в жужжании в моих пальцах. Я опустила руки на колени, позволяя им изящно отдохнуть.
Маэстро удовлетворенно кивнул, и прежде чем он успел сказать: «На сегодня мы закончили», все вскочили и бросились к двери, волоча за собой свои инструменты, несмотря на то, что завтра мы вернемся сюда для практики. Оставалась всего одна неделя до выступления балетной труппы с живым оркестром в рамках выпускного экзамена третьего курса.
Это был не лучший концерт, но это было что-то. И это был еще один шаг ближе к музыкальной индустрии.
Я встал со своего места, остановившись на мгновение, чтобы взглянуть на время на телефоне. Было всего пять часов вечера. Честно говоря, я нарочно задерживался, надеясь не столкнуться ни с кем из балетной команды. Особенно этот придурок Эрик, солист.
Я встретился взглядом с Маэстро, когда он собирал вещи, и внутренне застонал. Я не мог ожидать, что они все будут знать ASL, но в лучшие времена это затрудняло общение, а в худшее утомляло.
Должно быть, он прочитал мое желание в моих глазах.
— Хочешь потренироваться еще немного? Он говорил медленно, выговаривая слова. У меня не было сил поправлять его, зная, что он делает это ради моей выгоды, но пока он не бормотал, я мог читать по губам.
" Да спасибо ."
Он вышел из зала, оставив меня одного.
Сделав глубокий вдох, я поднес пальцы к блоку клавиш. Его гладкая, прохладная поверхность была единственной терапией, которая обязательно помогла успокоить мое сердце и душу. Я снова начал играть, позволяя каждой ноте заглушать все остальное.
Я все это вылил. Моя боль. Мои сожаления.
В этом мире жил ребенок, о котором я думал каждый божий день, любя его или ее безоговорочно. Сожаление съедало меня. Я должен был быть сильнее, смелее, что-то в этом роде более . Их любили? Где они были, этот мой ребенок?
Мои пальцы танцевали все быстрее и быстрее, а мир вокруг меня исчез. Я этого не слышал, но все чувствовал. Вибрация. Боль. Атмосфера сотен лет представлений, разыгравшаяся в этом самом пространстве. Темнота сцены, глаза смотрели из каждого угла. Здесь я чувствовал себя бесконечным и могущественным, мир — широко открытой сценой, склоняющейся передо мной и моей болью.
Каждая моя клеточка ожила, и я закрыла глаза, мои мягкие каштановые кудри рассыпались по плечам. Я чувствовал себя таким свободным. Может быть, даже с надеждой.
Я была в поле одуванчиков, где он и наш ребенок были моими, где они принадлежали мне. Боже, мне никогда не хотелось вынырнуть из этой мечты. Он меня не помнит; Я не могу его забыть. Ненавижу тебя; люблю тебя.
Воспоминания проносились у меня в голове, слезы жгли глаза, я надеялся заглушить мир, чтобы забыть, как больно просыпаться и понимать, что маленькая жизнь, которую я росла девять месяцев, ушла.
Я любила его; Я ненавидел его. Он не пришёл, и даже после всех этих дней, недель, месяцев, лет… Мне было чертовски больно так же, как в тот день, когда я поняла, что он меня бросил.
Ужас сжался в моем животе, когда мысли о нем пронеслись вокруг меня. Почему он делал это со мной? Почему он не мог просто остаться в стороне и оставить меня в покое? Он уже был занят работой, разрушая мое душевное спокойствие.
Внезапно я швырнул доску вниз, от вибрации по моей коже побежали мурашки.
Что, черт возьми, я собирался делать? Я никогда не буду свободен, пока он жив, а он еще так много мог у меня отобрать. Мое здравомыслие. Моё спокойствие.
Мои глаза открылись, и я покачала головой. Мои руки дрожали, когда я провела пальцами по темной кленовой крышке и глубоко вздохнула.
Одна встреча с Данте — это все, что мне потребовалось, чтобы расколоться, и теперь ничто не могло остановить его расширение. Я чувствовал это, как потрескавшуюся кожу, опасность, просачивающуюся в трещины моего затвердевшего панциря.
Я почувствовал на себе его взгляд. Я почувствовал это с тех пор, как мы снова пересеклись. Я поднял голову, мои глаза скользнули по пустым местам в зале, а затем вверх по балконам. Я не мог его видеть, но знал, что он здесь.