Порок Ланни состоял в том, что он любил поговорить с «красными». Он любил встречаться с ними, слушать их, обсуждать состояние мира и их предложения, что с ним делать. Всякий раз, когда он выражал свое мнение, он вступал в спор с ними, но воспринимал это как часть удовольствия. Он был не против, когда они осуждали систему, при которой он вёл праздный образ жизни. Он даже был не против, когда они осуждали его, называя его бездельником, плейбоем и паразитом. Он был не против, когда они получали его деньги, а затем отказывались выражать признательность за сделанное добро, сказав, что это были не его деньги, а он не имел права на них, они принадлежал наемным рабам, обездоленным всей земли, другими словами, им. Эти вещи приводили в бешенство Ирму, но Ланни воспринимал их с улыбкой.
У него была странность, в которой Ирма и ее друзья не могли разобраться, некоторые называли её «трусливостью», но не при Ирме. Внук Бэддов каким-то образом внушил себе мысль, что он не имеет права на свои деньги, а еще хуже, что Ирма не имеет права на свои. Это была, как заноза, глубоко похороненная в его сознании. Она воспалилась там, и без хирургического вмешательства её не удалось бы извлечь. Это заставило его принять примирительное отношение к нарушителям общественного порядка и предопределило его стать их жертвой. Крабом без панциря в океане, полном существ с твердым покровом тела. У Ирмы были свои идеи о «паразитах». Она считала ими ворчунов, критиканов, психов и чудаков, которые писали письма мужу и осаждали его дом в стремлении сбросить свои печали в его сердце и свои заботы на его плечи.
Ирма пыталась добродушно относиться к этим неприятностям, вплоть до последнего года или двух, но эпизод с семьёй Робинов вывел её из терпения. По её мнению вся вина за все беды этой семьи лежала на поведении красного Ганси и розового Фредди и на отказе главы семьи контролировать своих своенравных сыновей. Она пошла дальше и обвинила большевиков во всех бедах Европы. Именно их угрозы классовой войны и полного ограбления были ответственны за развитие сначала фашизма в Италии, а затем нацизма в Германии. Когда привилегированные классы обнаружили, что они больше не могут спать спокойно в своих постелях, они, естественно наняли кого-то, чтобы защитить себя. Разве Ирма и Ланни не сделали бы это сами для безопасности своего «ребенка стоимостью в двадцать три миллиона долларов»? Ирма был готова признать, что Муссолини, Гитлер и Геринг были не самыми приятными людьми, но, возможно, они были лучшими, которых привилегированным классам удалось найти в чрезвычайной ситуации. Так энергично и часто говорила дочь и наследница Дж. Парамаунта Барнса, когда-то коммунального короля.
Дядя Джесс Блэклесс по-прежнему проживал в квартире в рабочем районе, где Ланни его часто посещал. Тот факт, что он стал депутатом Французской Республики, не изменил стиль его жизни за исключением его решения жениться на члене французской компартии, которая была его «спутницей» в течение десяти лет или больше. В гостиной его квартиры по-прежнему размещалась его мастерская, один угол которой был плотно уставлен его картинами. Он был занят ещё одной, когда Ланни постучал в дверь. Его моделью был маленький gamin, и когда он увидел своего племянника, то дал парнишке несколько франков и отправил его из квартиры. Потом закурил свою старую трубку и откинулся на спинку старого парусинового кресла, чтобы «посплетничать».
Им было о чём поговорить: о семейных делах, о том, что Бьюти вернулась в Париж, о том, что Робби собирается снова стать миллионером. О новых картинах, которые Ланни купил, и что можно увидеть в осеннем Салоне. О политических событиях, убийстве Барту, о шансах Лаваля занять его место. Ланни рассказал о том, что сообщил Дени де Брюин об этом fripon mongol. Эти данные Джесс использует в своей следующей красной речи в Палате, конечно, без намёков на источник информации. Лысый, худой, морщинистый Джесс Блэклесс был, что называется «личностью». Может быть, он родился таким, но теперь стремился быть таким из принципа. Доход, который он получал из Штатов, позволял ему носить чистую новую куртку, но он предпочитал довольствоваться курткой, вымазанной разными цветами, которые были на его палитре в течение нескольких лет. И то же самое было со многими из его привычек. Элегантность была знаком касты, и он выбрал касту «рабочих». Хотя он никогда ничего не произвёл, кроме картин и речей. Он выбрал себе аксиому, что рабочие делают все правильно, и что богатые делают все неправильно, это было в соответствии с доктриной экономического детерминизма, как он ее понимал.