Ближе всего к нам, но довольно далеко внизу, широко в стороны разбегались зеленые склоны холмов, в нижней своей части покатых, точно женские плечи, но ближе к вершинам становившихся почти отвесными. Легкий ветерок, почти безостановочно и весьма ощутимо веявший здесь, наверху, приносил запах молодой травы и вспаханной земли. Кое-где ветер даже приминал высокую траву, и она становилась похожа на речные водоросли, склоняющиеся под воздействием течения то в одну сторону, то в другую.
Ниже той границы, где склоны холмов начинали круто подниматься вверх, примостились молодые буки, и я, находясь высоко над ними, могла теперь смотреть на их густые вершины, точно жаворонок из поднебесья. Листва на деревьях отливала своей первой, изумрудной зеленью; на каштанах уже появились толстые раструбы бутонов; тонкие ветви серебристых берез, покрытые юной листвой, дрожали в солнечных лучах, точно ручьи зеленого света.
Справа от нас виднелась наша деревня – дюжина уютных домишек с побеленными стенами, дом викария, церковь, деревенский луг и широко раскинувший свои ветви огромный каштан, росший в самом сердце деревни, на площади. За деревней виднелись лачуги сквоттеров, похожие на брошенные как попало ящики. Собственно, сквоттеры поселились здесь не совсем законно, хоть и предъявляли свои права на общинную землю. Их жалкие лачуги, порой с крышами из торфа – иногда это были просто крытые повозки, немного укрепленные с боков, – ранили взор даже с такого расстояния, хотя в них проживали весьма большие семьи. А к западу от деревни, точно желтая жемчужина на зеленом бархате, среди высоких гордых деревьев парка, где такая чудесная, влажная и мягкая земля, раскинулась наша усадьба Широкий Дол.
Отец тихонько отобрал у меня поводья, и огромная голова коня вдруг куда-то исчезла – жеребец решил пощипать молодую, еще короткую травку.
– Что за чудесное место! – пробормотал отец, словно разговаривая с самим собой. – Вряд ли во всем Сассексе сыщешь второе такое.
– Да лучше места и во всем мире нет! – заявила я с уверенностью четырехлетней девочки.
– Вот как? – Он ласково мне улыбнулся. – Что ж, возможно, ты и права.
На обратном пути отец позволил мне остаться в седле одной, и я торжественным шагом, чуть покачиваясь, спускалась с вершины холма, а отец шел рядом, на всякий случай придерживая и коня, и пышные кружевные оборки моей юбочки. Мы миновали ворота усадьбы и стали подниматься к дому по подъездной аллее, и в ее благодатной тиши отец несколько ослабил хватку и пошел чуть впереди, время от времени на меня оглядываясь и громко наставляя:
– Сядь прямо! Выше подбородок! Руки опусти! Сожми пятками бока коня! Локти прижми к телу! Осторожней с мундштуком – порвешь коню губы! Хочешь поехать рысью? Хорошо, сядь поудобней и возьми повод покрепче. А теперь ударь коня пятками! Так! Хорошо! – И папино улыбающееся лицо растворилось в каком-то неясном мареве, а я изо всех своих малых силенок вцепилась в луку подпрыгивающего седла и несколько запоздало завопила от страха.
И все же я вполне самостоятельно проехала весь последний участок пути и победоносно остановила нашего добрейшего жеребца перед террасой. Но встречать меня аплодисментами мама отчего-то не спешила. Она явно увидела из окна своей гостиной, как я одна еду на огромном жеребце, и никакого восторга по этому поводу не испытала. Она неторопливо спустилась вниз, вышла на террасу и велела мне:
– Немедленно слезь с коня, Беатрис! Ваша прогулка что-то слишком затянулась. – И она жестом подозвала мою няню. – Пожалуйста, отведите мисс Беатрис наверх, немедленно ее выкупайте и переоденьте. Всю ее одежду следует отправить в стирку. От моей дочери пахнет, как от конюха.
Меня стащили вниз, сняв с чудесного высокого седла, и я в тоске обратила свой взор к отцу, читая в его глазах горестное сожаление. И вдруг моя нянька остановилась, хотя вроде бы уже тащила меня к дому, и в ужасе воскликнула:
– Мадам, посмотрите-ка!
Вместе с матерью они разворошили пышные кружевные оборки моих юбок и обнаружили на них довольно большие пятна крови. Няня тут же сняла с меня юбки и принялась осматривать мои ноги. Оказалось, что швы на седле и ремнях, к которым крепятся стремена, до крови натерли мне и колени, и лодыжки.
– Гарольд! – возмущенно воскликнула мать. Более серьезного упрека она себе никогда не могла позволить. Отец шагнул к нам и обнял меня.