Судья брови насупил:
— Ты что это, Шиш голай? Родителей у проезжающих давить? Я тебя…
Шишанко опять камень в платке перед судьей и заподкидывал. Судья так понял, что опять золото судят.
И говорит:
— Да! Какой бандитизм! Сегодня папу задавил, завтра маму, послезавтра опять папу… Дак это что будет?! Опосле таких фактов из квартиры вытти страшно… Вот по статьям закона мое решенье: как ты, Шиш Московской, ихного папу кокнул, дак поди чичас под тот самой мост и стань под мостом ракообразно, а вы, молодой человек, так как ваше дело право, подымитесь на мост да и скачите на Шиша с моста, пока не убьете. Секлетарь поставит вам печать… Получите…
Безутешный отец выскочил перед судью:
— Осподин судья, дозвольте всесторонне осветить… Оной злодей унистожил дитятю. Рехал-рехал на полатях, дале грянул с вышины, не знай с какой целью, зыбку — в шшепы и, конечно, дитятю.
Шиш затужил, а платок с камнем судьи кажет. Судья ему мигат — понимаю-де, чувствую… И говорит:
— Этот Шиш придумал истреблять население через наскакивание с возвышенных предметов, как-то: мостов, полатей и т. п. Вот какой новой Жек Патрушитель! Однако Хемида не спит! Потерпевший, у тя жена молода?
— Молода, всем на завидось она!
— Дак вот, ежели один робенок из-за Шиша погиб, дак обязан оной Шиш другого представить, не хуже первого. Отправь свою молодку к Шишу, докуль нового младеня не представят… Секлетарь, ставь печати! Обжалованию не подлежит. Присутствие кончено.
Шишовы истцы стали открыто протестовать матом, но их свицары удалили на воздух. Шиш говорит купцу:
— Согласно судебного постановления дозвольте предъявить лошадку нам в пользование.
— Получи, гадюга, сотню и замолкни навеки!
— Не жалаю замолкать! Жалаю по закону!
— Шишанушко, возьми двести! Лошадка своерошшена.
— Давай четыреста!
Поладили.
Шиш взялся за отецкого сына:
— Ну, теперь ты, рева Киселева! Айда под мост! Я на льдю встану короушкой, на четыре кости, значит, а ты падай сверху, меня убивай…
— Братишка, помиримся!
— Желаю согласно вынесенного приговора!
— Голубчик, помиримся! На тебя-то падать с экой вышины — не знай, попадешь, нет. А сам-то зашибусе. Возьми, чем хошь. Мне своя жисть дороже.
— Давай коня с санями, которы из-под папы, дак и не обидно. Я папу в придачу помяну за упокой.
Сладились и с этим. Шиш за третьего взялся:
— Ну, ты сегодня же присылай молодку!
— Как хошь, друг! Возьми отступного! Ведь я бабу тебе на подержанье дам, дак меня кругом осмеют.
— Ты богатой, у тебя двор постоялой, с тебя пятьсот золотыми…
Плачет, да платит. Жена дороже. Только все разошлись, из суда выкатился приказной — и к Шишу:
— Давай скоре!
— Что давай?
— Золото давай скоре, судья домой торопится.
— Како золото, язи рыба?!
— А которо из-за пазухи казал…
— Вы что, сбесились? Откуль у меня быть золоту? Это я камнем судьи грозил, что, мол… так — да так, а нет — намеки излишны. Пониме?
Приказного как ветром унесло. Судье докладыват Шишовы слова… Тот прослезился:
— Слава тебе, осподи, слава тебе! Надоумил ты меня сохраниться от злодея!
Куричья слепота
Недалеко от Шишова дома деревня была. И была у богатого мужика девка. Из-за куриной слепоты вечерами ничего не видела. Как сумерки, так на печь, а замуж надо. Нарядится, у окна сидит, рожу продает.
Шиш сдумал над ней подшутить.
Как-то, уж снежок выпал, девка вышла на крыльцо.
Шиш к ней:
— Жаланнушка, здравствуй.
Та закланялась, запохохатывала.
— Красавушка, ты за меня замуж не идешь ли?
— Гы-гы. Иду.
— Я, как стемнеет, приеду за тобой. Ты никому не сказывай смотри.
Вечером девка услыхала — полоз скрипнул, ссыпалась с печки. В сенях навертела на себя одежи — да к Шишу в сани. Никто не видал.
Шиш конька стегнул — и давай крутить вокруг девкиного же дома. Она думает: ух, далеко уехала!
А Шиш подъехал к ее же крыльцу:
— Вылезай, виноградинка, приехали. Заходи в избу.
— Да я не знай, как к вам затти-то. Вечером так себе вижу.
— У нас все как у вас. И крыльцо тако, и сени… Заходи — да на печь, а я коня обряжу.
Невеста с коня, а Шиш дернул вожжами — да домой.
А девка на крыльцо, в сени, к печи… На! — все как дома…
Сидит на печи. Рада, ухмыляется. Только думает: «Что же мужня-то родня? По избе ходят, говорят, а со мной не здороваются…»
Домашние на нее тоже поглядывают: