Так вот, своими обводами «Скользкий Гром» напоминал в чем-то аналогичные ему ракеты «Союз» и «Восток», то есть, ту технику, на которой летали первые герои космической целины.
Только «Скользкий» был разика в четыре меньше «Союза».
Стекловидная масса, напоминающая, на первый взгляд, лак, покрывала всю эту посудину сверху донизу и служила она не столько для красоты, сколько для того, чтобы защитить корабль от перегрева, при прохождении последним плотных слоев атмосферы. А так же — для изоляции стенок «Скользкого» и, естественно — нутра корабля от вредоносного, разрушительного действия низких температур космоса.
Кулибин-Загибин сидел недалеко от ракеты, собственно в ее тени. Был он действительно в промасленном комбинезоне, с потеками машинного масла на физиономии, каким, собственно, безошибочно и представлял его опытный генерал Березин. А в начищенных, до труднопереносимого, даже самим Загибиным, зеркального блеска, загибинских ботинках отражались стапеля, нипеля и крипеля обихаживаемого им детища.
С плеч Загибина небрежно свисал косо сидящий на нем пиджак в серую клетку, а белоснежная с накрахмаленным воротом рубашка лежала тут же перед Загибиным, на горке ящиков из-под кока-колы и на этой рубашке великий изобретатель самозабвенно рисовал в данное время чертежи. Чертеж новой ракеты. Он придумал ее совсем недавно прямо во сне, как это и водится у всех великих изобретателей, более совершенную и быстроходнее, чем первую.
От усердия Загибин даже вспотел и закусил губу, но сам не замечал этого. Вдохновение все перебило. От вдохновения у изобретателя екала селезенка, а глаза его в порыве творческого, ментального прорыва на новые горизонты науки и техники и от творческого запала и восхищения внезапно открывшимися горизонтами технических перспектив, чуть не вылазили из изобретательских орбит на его же аристократически выдержанный лоб.
О, если б Загибина в эти минуты увидели спецслужбы времен Джордано Бруно! Эти спецслужбы уж точно нанесли бы серьезнейший ущерб генофонду человечества, арестовав Загибина и посадив его в ГУЛАГ тех времен и тех народов за одну только смелость технической мысли и полет ее в ноосфере новаторства, за один лишь вдохновенный взгляд изобретателя.
Ведь, эти, вполне соответствующие своим временам, службы хорошо знали. Что в порыве творческого вдохновения творческий человек, человек созидательной, конструктивной мысли очень смахивает на сбрендившего с ума маньяка-мокрушника и может натворить столько прекрасного в полном несоответствии с установленными нормами общества, что общество, в котором живет и мучается сладкими муками творчества изобретатель, может получить столь неслыханный импульс к прогрессу, что быстренько слетит с катушек.
Однако Загибин родился в своем времени и потому не станем ему мешать в его творческих метаниях, а переключимся на уже знакомого нам Придуркина, если уж и не страстного поклонника творчества Загибина, то, во всяком случае, и не противника.
Суперагент Придуркин, конечно же, ничего не знал о такой категории человеческой деятельности, как мыслительная активность. Особенно, в интенсивном выражении таковой.
Потому, когда Кондратий подошел к корпеющему над рубашечными чертежами Загибину, он смело и даже в некоторой степени навязчиво поздоровался с другом, а проще говоря, хлопнул его по плечу, ничуть не комплексуя по поводу таких своих просто врожденных качеств, как серость и убогость, где-то даже граничащих с ничтожностью.
Вообще-то, конечно, возникает закономерный вопрос: отчего ж в суперагенты взяли именно Придуркина, а не кого-то другого, более смыленного и прямо скажем — развитого?
Но ответ на этот закономерный вопрос гениально прост, напрашивается сам, стоит лишь хорошенько задуматься и заключается он в следующем.
Ведь, более умного агента легко сбить с толку. То есть, соответствующие службы инопланетян умного земного агента запросто смогли бы переманить на свою сторону, купив его по дешевке или запугав. Или подложили бы ему в постель прекрасную инопланетянку с богатой планеты.
Проще говоря, умного можно перевербовать. Тем более. что Земля с ее в последние столетия участившимися природными катаклизмами, вряд ли сейчас является тем местом, в котором можно спокойно, беззаботно, а, главное, безбедно зажить каждому.
Потому, если уж коварные инопланетяшки предложат разумному в меру, но недостаточно патриатизированному в плане гражданской сознательности агенту для житья-бытья планету со стабильным, комфортным климатом, на которой к тому же нет техногенных катастроф и прочего урбанистического негатива, разумный схватится за такое предложение обеими руками.
Чистых и непорочных дураков все меньше и меньше на белом свете. Они вымирают, как динозавры. Еще они есть, но в очень незначительных количествах бродят по планете и потому сейчас дураки на вес золота. И от того этих придурков, недоумков надо, где только можно, отыскивать, отмывать, вычищать и давать им оперативный простор для реализации их по-детски простодушных и наивных и бесхитростно бредовых идей в отношении патриотизма.
Естественно, Придуркин с его пассивным складом ума, который правильнее было бы характеризовать по восточной терминологии, как склад «не ума», как нельзя лучше подходил для миссии квасного, разудалого патриотизма и вследствие этого — по обузданию слишком далеко зашедших захватчиков инопланетной направленности.
В общем, для перевербовки Придуркина у Придуркина просто не было ума. К тому же, Придуркин был не просто дурак, а еще и придурок. Придурок талантливый. С большой буквы. А одно это обстоятельство меняло в корне весь подход к существующей проблеме смертоносных контактов с инопланетными шпионами и делало поставленную КОВПСРОА задачку разрешимой не только с точки зрения реалистического формализма, но и с позиций некоторых форм эмпирического пофигизма.
Проще говоря, Придуркин был гож для предстоящего дельца в виду совершенной собственной неспособности его к перевербовке.
Но вернемся к его другу Загибину. Короче, когда Придуркин демонстрируя лихость, ухарство и удаль, все это вместе и сразу, плюнул мимо чертежа Загибина и плевок, не выполнив приданной ему Придуркиным траектории, шлепнулся на рубашку конструктора с накрахмаленными манишками и причем прирубашился он в самом интересном месте головоломных графических построений гениального конструктора, Загибин ничуть не обиделся.
Ибо он понимал: непосвященному в тонкости конструкторского ремесла трудно оценить всю умопомрачительную глубину значения этих линий, кружочков и кренделечков.
Потому Загибин в ответ на плевок друга лишь трепетно и слабо воскликнул: «Эврика!» Ибо случайный плевок забредшего в эти урожайные загибинской мыслью места и случайно попавший в нужное место чертежа, натолкнул виртуоза тонкой и изящной мысли еще на одну еще более сногсшибательную идею, решение которой сулило землянам прикованной к земле узами гравитации небывалые перспективы и потрясающие прерогативы в плане грядущих ретроспектив и завоеваний недружелюбного космоса.
11
В общем, конструктор не обиделся на плевок Придуркина. А, оттолкнув, уже усевшегося на ящик с бутылкой пива, а вместе с ящиком усевшегося и на чертеж Загибина-Кулибина, воскликнул:
— Не тронь мои чертежи! — а затем принялся рисовать себе дальше, как нив чем не бывало.
Да-а, как бы там ни вышло, а сбить настырного Загибина с мысли коварному провидению не удалось. Не на того нарвалось!
Но обиделся зато Кондратий, так как только что собирался распить беспрепятственно бытылочку пива, а заодно сообщить гению, что имеет честь лететь в космос на его загибинской ракете. И тут, на тебе, его, Придуркина, будущего героя, так сказать, космоса и непобедимого космолетчика, бойца межзвездных баталий и адепта инопланетных рейдов спихивают чуть ли не силком с удобного, культурно застеленного, словно для него, Придуркина, ящика. Да еще и сталкивает какой-то, извините, друг!
Придуркин обиделся. Такого Кулибину он прощать не собирался. И потому, надувшись, как сыч, отошел в сторонку и долго дулся уже там, не забывая тем временем с математически выверенной и сидящей у него в крови периодичностью прикладываться к бутылке.