Так и есть. Я разговаривал с дэнверцем. Ибо только на Дэнвере имена, похожи на собачьи клички.
Включив автоматический искатель цели на своей плазменной винтовке, я обернулся назад и сразу выстрелил. Фулаинтроп Гумукулез Первый испустил дух, а его медузообразное тело выпустило струю мутноватой субстанции довольно неприятного вида и запаха.
Зато командарм был спасен!
— Молодец, орел! — донеслось из силосной ямы. И тут же на краю ее появился командарм, собственной персоной, в своем, слегка подпорченном, мундире. Правда, мундир, вымаранный во что-то, весьма напоминавшее дерьмо, совсем не портил величия командарма. — Ты спас мне жизнь, солдат. А генералы такое не забывают. Теперь я твой должник, приятель. Проси, чего пожелаешь. Только не наглей в своей просьбе.
— Хочу домой. К маме, — захныкал я, немного поразмыслив и смекнув, что, пожалуй, дома можно совсем неплохо при известном желании оторваться со шлюшками в баре. (Главное только во время этого занятия не нарваться на срамные болезни — мой совет всем).
Зная, так же, что все генералы, хотя и штабные крысы, однако они терпеть не могут, когда плачут герои звездных баталий, я разыграл весь этот спектакль. А генерал, завидев на моем лице плаксивую гримасу, досадливо поморщился, прокашлялся и сказал:
— Видишь ли, сынок, — и он так ласково посмотрел на меня, что мне нехорошо сделалось. — С мамой своей можешь распрощаться раз и навеки. Не для того мы тебе здесь обривали голову, чтобы так просто отпустить. Живого и невредимого, с не покалеченными руками и ногами и не контуженой головой. Такое наше поведение было бы очень неосмотрительном и поставило бы крест на всей нашей дальнейшей карьере, а так же — на репутации среди вышестоящих чинов. Но даю тебе свое генеральское слово: лишь только тебе, что-нибудь отхренячит в бою, то есть, оторвет из вышеперечисленного мной, я тут же подпишу указ о направлении тебя в инвалидный корпус. Где ты продолжишь свою службу, как ни в чем небывало. Там ты, боец, вволю начистишься пушек и от души позабавишься, набивая патронами обоймы звездолетных скорострельных установок. — Генерал вздохнул. — Но о маме, солдат, позабудь. Не мама она тебе. Я теперь твоя мама. А вот и моя титька.
И генерал показал мне такой здоровенный кукиш, что я уже с особой теплотой вспомнил расстрелянного мной Фулаинтропа Гумукулеза.
— Как нет у меня мамы? — завопил я, не унимаясь и прикидываясь дурачком. — Еще вчера была. Ее Клементиной звать!
— Ну, в общем-то, она есть, конечно, — скрипнул зубами генерал. — Никто не спорит. Но в то же самое время ее как бы и нет. Понял, дурак? Она есть, но ее нет. Она где-то там, в той жизни. А я здесь. И ты здесь.
Тон генерала становился все более угрожающим.
— Не до конца понятно, — упирался я. — Если она есть, то, как ее нет. А, если ее нет, то почему она есть. Вы, что убили ее, скоты? А? Если вы прикончили втихаря мою мамочку, вы за это ответите.
Генерал занервничал.
— Не говори глупостей, парень. Мы с бабами не воюем. Тем более, с бабами, которые являются матерями наших солдат. Например, мы вполне могли бы пристрелить ту Дарью, что никак не хотела отдавать своего сыночка в нашу долбан… э-э… доблестную армию.
— Это того, которого вы убили на прошлой неделе?
— Его никто не убивал. Его разорвало снарядом. Баммм! — и нет парня. Только кровавая жижка на дне воронки. Да еще — куски мяса на ветках деревьев. С которых стекают тоненькие ручейки крови…
— Прекратите!!
— Страшно, конечно.
— Ни капельки.
— Нет, страшно.
— Да-да! Не страшно!
— Нет-нет, страшно!
— Да-да!
— На, покури мою трубку. Иногда помогает от нервов. Но только иногда, — протянул генерал вперед видавшую виды командармскую трубку.
— Не хочу.
— Заставим.
— Не умею.
— Научим.
— Неа!
— Тогда я сам покурю.
И генерал ушел, поскрипывая стальными протезами и совершенно похоронив мою мечту, относительно обещания им исполнить любое мое, посильное для его генеральского положения желание.
38
В тот день мы взяли еще три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли к тому же половину личного состава.
И вот, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулеметов, я, израсходовав патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.
Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя трибуналу. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.
— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!
Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.
— Нет! — пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.
Бьюсь об заклад, еще минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.
— Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, — соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. — Впрочем, насчет превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, — заметил я. — Насчет медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть — своим подчиненным. И насчет войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы — пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? — спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.
Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.
— Янтарь, — сказал он. — Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. — Рекрут криво усмехнулся. — Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.
— Верно! — стукнул я себя по лбу кулаком. — Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблем. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! — Обратился я к рекруту. — Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.
— Я не собрался, — неумело врал дезертир.
— Не перебивай, — скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. — То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведешь.
— Ну, может быть, самую чуточку, — согласился дезертир.
— Проехали, — обрубил я. — Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определенное количество живой силы действующей армии. Какой-то ее процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулеметчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.
— Каких таких?
— Рекрутов, у которых есть твердое, добротное сомнение. Сомнение, в чем бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?