Вместо ответа Жорик приподнимает майку и показывает заткнутый за пояс пистолет. Но Игнатова — дитя нового времени, пистолет на нее большого впечатления не производит.
— Понятно. А я думала, что ты здесь, типа, дворник.
— Ну ты, в натуре. Это, когда Валера здесь, я убираю. А так — вон они, эти двое, за бутылку целый день пашут.
В отдалении два бомжа, мужчина и женщина, трудолюбиво косят траву.
— Ну ты бизнесмен, в натуре, — сонно смотрит на них Игнатова.
— Они за бутылек не то что косить — человека убьют, — говорит Жорик. — Баба инженер. Типа, ученая. А мужик в банке работал. Миллионы может натырить. Знает как. Но слабо. Алкаш.
— А тебе, в натуре, не слабо.
— Не-а, — крутит на пальце револьвер Жорик.
— Ну ты крутой, — Игнатова садится и натягивает платье.
Это она увидела, что мой самолет пошел на посадку.
— Ну давай в бар сходим, — Жорик прячет пистолет.
— Спасибо, Жорик, — отряхивает с себя траву Игнатова. — Только я на днях домой возвращаюсь, на Камчатку. Съемки кончаются.
— А про что ваше кино?
— Кино это, выражаясь твоим языком, полная херня. Потому что Алексей Николкин уже старый. А есть молодой режиссер Асатиани. И он придумал совсем не херню и со мной в главной роли. Только на съемки денег нету.
— А сколько надо? — спрашивает Жорик.
— Много.
— Ну сколько? Лимон?
— Много лимонов.
— Сколько?
— Девять, — наугад говорит Игнатова.
— И будет прямо как американское?
— Лучше. Только никто ему таких денег не даст. И я уеду домой на Камчатку играть в своем театре зайчиков и снегурочек, а Асатиани останется тут снимать рекламу стирального порошка.
— Девять лимонов я могу сделать, — говорит Жорик.
Самолет уже коснулся колесами земли.
— Что ты можешь сделать? — не поняла Игнатова.
— Бабки.
— Ты мне можешь дать на фильм девять миллионов? — Игнатова идет к самолету.
— Ноу проблем, — идет за ней Жорик.
— Ну ты крутой! — смеется Игнатова. — Ну ты, Жорик, просто прелесть, в натуре. Ты хороший.
Оборачивается, легко прикасается губами к губам Жорика и идет встречать меня, шоколадно-золотая юная богиня в лучах июльского солнца. Жорик трусит за ней.
— Я не тискаю, — говорит Жорик, — я знаю, как у этих лохов бабки достать. Сами принесут.
— Так пусть скорей несут, — смеется Игнатова. — И ты станешь моим продюсером, и я выйду за тебя замуж, как Софи Лорен за Карло Понти.
— Это кто?
— Тоже крутые. Как мы с тобой. Мы ведь с тобой оба страшно крутые, да?
Идет к самолету, совсем уже забыв про Жорика, а Жорик смотрит на двух бомжей и напряженно думает. Бомжи делают ему ручкой.
Вот про это я и толкую — все на свете связано, и где кончатся одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.
Это было недавно, в июле, а сейчас конец августа. Асатиани сидит в моей монтажной на «Мосфильме», за моим монтажным столом. За этим самым столом я, молодой, клеил «Немую музу», и Ксения иногда оставалась здесь. И засыпала на полу, как сейчас спит Игнатова.
Асатиани вдруг стукает кулаком по столу, поворачивается к Игнатовой и толкает ее в бок.
— А? Что случилось? — вздрагивает она.
— Я работать не могу. Я все время думаю. Это тебе тот самый тип звонит, которого Николкин тогда на студию приводил?
— Ну да, Жорик. — Игнатова еще не совсем проснулась.
— О чем ты с ним тогда разговаривала?
— С кем?
— С этим идиотом? Я же видел, как ты с ним в декорации разговаривала.
— О деньгах.
— О каких деньгах?
— Ну, я ему сказала, что тебе нужны деньги на фильм, и он врал, что вот-вот достанет, — окончательно просыпается Игнатова.
— Что ты ему сказала?!
— Что на фильм нужно девять миллионов.
— Почему девять?
— Не знаю. Я наугад брякнула. А что?
— Я б и за один миллион снял.
— У него и миллиона нет, Дато. Никаких денег у него нет.
— А сейчас зачем он звонил?
— Говорит, что сейчас деньги привезет. Но это же, чтоб я к нему вышла. Ну врет мальчик, врет. Я ж говорю, влюблен.
— А может, и не врет, — хмурится Асатиани. — Вольская говорила, что Николкины должны девять миллионов долга за Алексея Степановича кому-то заплатить. Он не врет.
— Тогда — что?.. — начинает понимать Игнатова.
— Не может же быть такого совпадения, — говорит Асатиани. — Девять — и тут и там. И он со студии в тот день вместе с Николкиным туда поехал. Он не говорил тебе, как он достанет деньги?
— Ну, мало ли что он говорил.
— Что конкретно? Вспомни!
— Что какие-то лохи сами принесут ему девять миллионов. Слушай, если это он, надо же позвонить.
— Кому?
— Николкиным. Надо их предупредить.
— О чем?
— У него есть пистолет.
— Никуда ты не будешь звонить. Если узнают, что ты с ним говорила об этих деньгах, ты в деле об убийстве будешь проходить как соучастница.
— Я?!
— Деньги же он тебе достает. Не мне же. У тебя с ним что-то было?
— У меня? С ним? Дато, ты что? Я просто с ним болтала! Просто шутила!
— Нашла с кем шутить.
— Слушай, я все-таки позвоню.
— Тебе мало, что твой дедуля всю жизнь сидел? Тоже хочешь?
Игнатова затихает. Потом все-таки спрашивает:
— А если он действительно деньги сейчас привезет? Что тогда?
На этот вопрос четкого ответа у Асатиани пока нет. Но он четко знает, какой фильм на эти деньги он мог бы снять. Очень хороший фильм.
Сорокин вернулся в машину, Маша впала в подобие столбняка. Степа заискивающе заглядывает ей в глаза.
— Ну еще немножко потерпи, — говорит он. — Они ждут того, кто приедет от Левко за деньгами. Потерпи. А ведь так и думали, что это Л-л-левко, да?
— Нет, деда, — говорит Маша, — ты не был уверен, что Левко. Ты же нас всех подозревал.
Жорик подъезжает к Калужской заставе, к выезду из Москвы, прижимает к уху мобильник. Пистолет лежит рядом с ним на сиденье.
— Абонент недоступен, — говорит автоответчик. — Оставьте ваше сообщение.