— Смешно, — вспоминает Макс, — что именно ЦК комсомола дал мне тогда премию.
— А как же! — подхватывает Иван Филиппович. — Я ж ее тогда и пробил. «За воспитание молодежи в духе идей марксизма-ленинизма».
— Точно! — подтверждает Макс, польщенный тем, что его помнят и любят.
— Это была моя формулировка, — сообщает Иван Филиппович. — За спектакль «Как закалялась сталь». А это была гениальная смесь антисоветчины с эротикой! Высочайшая режиссура. Обнаженный юный Корчагин в сцене эротических видений Тони у меня до сих пор перед глазами.
Стоянка у Манежа. Степа и Макс садятся в машину. Степа — за рулем, Макс рядом.
— Я, честно сказать, поражен, — взволнован Макс. — Ванька хоть и был стукачом, но у него были и ум, и сердце. Если б не он, я бы там, в Ашхабаде, не выжил. В нем много, много хорошего.
— Оба они с-с-сволочи, — говорит Степа.
— Почему?!
— Потому что следствие закрыли. Они знают, что это заказное убийство, и не хотят в это влезать. Проще все свалить на Лешу.
— Но следствие же проводилось.
— Ни черта оно не проводилось. Я же при тебе у этой Лены спросил.
— Ты у нее спрашивал про сосиски в буфете.
— Не будь б-б-болваном. Этого буфета давно не существует, и сосиски можно купить в любом магазине. Я просил у нее узнать про следствие.
Машина катит по Садовому кольцу. Водитель Степа неторопливый, осторожный, но неловкий. Соседние машины гудят. Шоферы матерятся.
— Зачем им так сложно врать? — спрашивает Макс.
— Все очень п-п-просто. На Камчатке разведаны крупные золотые месторождения. Кто-то получит концессию на это золото и станет одним из самых богатых людей в мире. И этот твой ашхабадский к-к-комсомолец из аппарата губернатора связан с тем, кто эту лицензию получит. А Алеша к-к-каким-то образом им мешал.
— Это же только твои предположения.
— А ты веришь, что Алеша п-п-покончил с собой?
— Нет. Но...
— Что «но»?
— Девять миллионов, которые у нас вымогают. Зачем это им нужно?
— Чтоб доказать его вину. Чтоб все поверили, будто Леша был связан с криминалом. Украл и не поделился. Но этот твой комсомольский пидер прекрасно знает, что Леша не виноват. И он работает на Левко.
— При чем тут Левко?
— При том, что Пашка Левко и есть тот человек, кто получит эту концессию на Камчатку. Ты же с луны, ты один об этом не знаешь, а у нас об этом во всех газетах пишут. Левко в тесном контакте с администрацией губернатора, и со дня на день он получит это золото.
— Паша Левко? — переспрашивает Макс. — Но у Леши с ним были нормальные отношения.
— Внешне нормальные. Но ты же понимаешь, что действительно нормальных отношений у нас с Левко быть не может. И ты понимаешь, сколько и на каком уровне он заплатил, чтоб п-п-получить такую концессию. Если Леша что-то об этом знал и хотел предать гласности, всем отношениям конец. За это у нас убивают. И даже самые прекрасные отношения во внимание не п-п-п-ринимаются.
— Но если это так, то почему он нам теперь помогает? Почему он дает Коте взаймы эти три миллиона?
— Потому, мерзавец, и дает. Чтобы быть вне п-п-подозрений. В эти дни, когда решается вопрос с концессией, ему особенно важно быть вне подозрений. Поэтому следствие и свернули. На всех уровнях у него все куплено. И ничего сделать нельзя. Но он должен быть как-то н-н-наказан.
— Ты хочешь обратиться в прокуратуру?
— В какую, к черту, п-п-прокуратуру? Я, Макс, хочу только одного — чтоб ты уехал в Лондон.
— Почему?
— Потому что твоя европейская инфантильность действует мне на нервы.
— Но я не могу бросить тебя в такой ситуации. Никуда я не уеду.
Зажигается зеленый сигнал светофора, но Степина машина продолжает стоять на перекрестке. Степа жует губами, думает. Сзади гудят.
— Папа! — окликает Степу Макс. Степа неторопливо трогается с места.
— Я сейчас вспомнил про эти кремлевские сосиски, — говорит он. — Ты знаешь, они действительно были совершенно изумительные. Таких больше нет.
На стене в кабинете банкира висит подлинник Кандинского. Мрамор и бронза. Банкир, близкий приятель Павла Левко, жмет руку Коте, целует руку Тане. На столе коньяк, но, кроме Коти, никто не пьет.
— Для того чтобы господин Левко мог вам передать три миллиона, — переходит к делу банкир, — вы, Константин, откроете у нас валютный счет. А ты, Паша, должен только подписать этот чек. Вот здесь.
Левко подписывает чек.
— Спасибо, — говорит Котя.
— На здоровье, — усмехается Павел.
Котя выпивает еще одну рюмку коньяка. Он слишком много пьет.
— А вам, Константин, — говорит ему банкир, — придется прочесть и подписать все эти бумаги. Располагайтесь поудобней и читайте.
Кладет перед Котей на стол целую пачку банковских форм.
— Это надолго, — говорит Павел. — Я здесь больше не нужен?
-Нет.
— Тогда я поеду.
— Котя, я тоже не буду ждать, — говорит Таня. — Там Петька один.
— Он же с мамой, — говорит Котя.
— Я уже никому не доверяю.
— Я тебя подвезу, — предлагает Тане Павел.
Хлопает по плечу Котю и вместе с Таней выходит. Котя смотрит им вслед и выпивает еще одну рюмку.
— Сперва просмотрите этот проспект и подпишите здесь, здесь и здесь, — говорит ему банкир.
У Левко шестисотый «мерседес». Таня сидит рядом с Павлом на заднем сиденье. За рулем охранник. Следом едет еще одна машина с двумя охранниками.
— Заедем ко мне, — тихо говорит Павел.
— Нет.
— На чуть-чуть, — просит Павел и кладет руку ей на колено.
— Не надо, Павлик. Я ужасно из-за Петьки боюсь.
— Когда ты боишься, у тебя лицо делается как в твоем фильме.
— Это Котин фильм.
— Это твой фильм, Танька. Он ничего без тебя не может. Ты же, блин, артистка, настоящая звезда, а он блатной сын своего папы. Интересно, да? Он у меня тебя увел, а я ему помогаю. Николкин, блин. Ты ему сделала фильм, я ему даю бабки, ты плачешь, я схожу с ума, а он весь в белом.
Сложные отношения. И это тянется годами. Бедный Котя.