— Сколько же лет мы с тобой не виделись? — спрашивает Макс.
— Уже десять, — говорит Сорокин. — А это твой Антон?
— Антон. Представляешь, ты его мальчишкой видел, а теперь вот такой. А это его жена Айдогды, — сверкает улыбкой Макс, старательно выговаривая трудное имя невестки. — Она у нас туркменка, как мама Антона, представляешь? А это мои внуки. У меня уже внуки. Представляешь? Это Горкут, а это Арслан... Или наоборот?..
— Наоборот, — говорит Айдогды.
Макс остался в Англии во время загранпоездки в восемьдесят втором году и до восемьдесят седьмого в России не был. Теперь приезжает повидаться раз в год.
— Левка, я ужасно рада! — целует Антона Таня. — А это мой Петька, — и кричит Петьке: — А ну прекрати немедленно!
Петька пронзительно визжит. Борзая, одурев от воли, носится по опушке и лает.
— Петька! — кричит Таня. — Ты можешь хоть в лесу вести себя как интеллигентный человек?
— Таня, тише, — говорит Степа. — Ну все. Все. Идите в лес.
— А вы что, не пойдете? — спрашивает у него Нина.
— Нет. Я посижу здесь.
— Мне побыть с вами?
— Не надо. Не надо. Я один побыть хочу. Ты со всеми иди.
— А кушать у костра когда будем? — подбегает к Степе Петька.
— Через два часа. Идите уже с богом.
— А я уже гриб нашел! — кричит из-за деревьев Горкут.
— Дурак! — кричит Арслан. — Это же поганка! Петька мчится к ним.
Все разбредаются по лесу.
— Ay! Ay! — звучат по лесу голоса.
Вот об этом я и думаю. Меня нет, но они уже собирают грибы на том самом месте, где еще совсем недавно я был. Сейчас они еще помнят, что я здесь был, а потом постепенно забудут. А их дети, внуки и правнуки уже совсем про меня забудут. Но все равно, пока они, их дети, внуки и правнуки будут жить на свете, я буду жить в них, я не исчезну окончательно.
Антон углубляется в чащу. Айдогды идет рядом. Мальчишки мелькают за деревьями.
— Ну твой папочка хорош, — говорит Айдогды, — не помнит, как зовут его внуков.
— Зато он великий режиссер, — говорит Антон.
— Ты тоже режиссер, но при этом ты нормальный человек.
— Я давно не режиссер. Я ресторатор.
— Ты был замечательным режиссером. До того как твой папочка опять появился. Он тебя просто подавляет своим величием. А ведь он сбежал, когда тебе было тринадцать лет. Из-за него твою маму выгнали из театра. А теперь как ни в чем не бывало: «Это мои внуки!» И не помнит, кто Арслан, а кто Горкут.
— Перестань. — Антон приседает и раздвигает мох. — Смотри. Лисички.
Во мху россыпь крохотных ярко-оранжевых грибов. Лес пронизан солнечными лучами. Пересвист птиц.
— Ay! Ay! — перекликаются за кустами Горкут и Арслан.
— И вообще, я не понимаю, что мы тут делаем, — говорит Айдогды.
— Степа хотел, чтоб мы все собрались, — говорит Антон, — вся семья.
— Ничего себе семья! — сердится Айдогды. — Дедушка, который не знает имен внуков. Разведенные Маша с Сорокиным. Котя в состоянии клинической депрессии. Таня с зелеными волосами, которая изменяет ему с Левко. А остальные — вообще туркмены.
— А ты помнишь, как у Степы в «Нашей истории»? — говорит Антон. — «Другой истории у нас нет».
— У тебя есть, — возражает Айдогды. — У тебя есть я и мальчишки, — и показывает Антону на гриб: — Это съедобный?
— Поганка. Вроде тебя.
— Что?! От поганки слышу!
Она толкает его, подставив ножку. Он падает в траву. Она валится на него. Целуются. Горкут и Арслан выскакивают из кустов и прыгают на родителей. Куча мала.
На фоне темного ельника светится на солнце сеть паутины. Таня входит в нее лицом, вскрикивает, обмахивается руками и срывает с головы платок.
— Мама! Я сейчас умру! — дико кричит Таня. — Макс! Паук! Он по мне ходит ногами! Поймай его!
Макс запускает руку Тане за шиворот и ловит паука.
— Извини. Я веду себя ужасно, — отряхивается Таня. — У меня просто голые нервы. Я из-за Петьки схожу с ума. Мы же эти девять миллионов до сих пор не отдали. Я все время боюсь. Макс, что с нами будет?
— Рассказать, что будет?
— Ну?
— Все будет хорошо, — говорит Макс. — Мы отдадим Алешин долг, и эти подонки от нас отстанут. Все будет хорошо, но ты останешься такой же сумасшедшей. Ты просто так устроена. Потому что ты актриса.
— Хорошая?
— Мне кажется, да.
— Дай мне паука! — кричит Таня. — Я его поцелую!
Из травы торчит коричневая, мокрая, облепленная желтыми листьями шляпка боровика. Нина приседает перед ним:
— Петька! Мне кажется, ты сейчас найдешь самый главный в лесу гриб-боровик.
— Где?
— Ищи.
— Где? Где?
— А ты под листики заглядывай.
— Где? — Петька приседает и выпучивает глаза.
Гриб у него перед носом, но от возбуждения мой внук не видит его.
Сорокин, с букетом астр в руке, идет через поле. Маша плетется за ним.
— Я понимаю, — говорит Сорокин, — Степа никого не просит о помощи, потому что наверху коррупция и милиция повязана. Это все понятно. Но я-то здесь при чем? Что он от меня хочет? За кого он меня принимает? Я себя чувствую полным идиотом.
— Я тем более, — говорит Маша.
Она у нас всегда была страшной антисоветчицей и, когда узнала, что Сорокин — сотрудник КГБ, сразу с ним развелась. При том что ужасно его любила. Напрасно Сорокин пытался доказать ей, что он не агент и никогда агентом не был. Она ему не поверила и до сих пор не верит. Я тоже не верю. Не знаю, как сейчас, но раньше Сорокин агентом точно был. Мне это сообщил по секрету Машин отец Эрик Иванов. Эрик тоже сотрудничал с этой организацией. А отец Эрика, Машин дед, знаменитый чекист Нахамкин, более чем сотрудничал. Он был одним из ее столпов.
Сорокин с Машей идут через поле. Впереди виден деревянный крест и около него — три похожие на привидения белые фигуры. Оттуда доносится музыка.
У основания креста — целая гора цветов. Свежие лежат поверх совершенно уже сгнивших. На вершине этого сооружения — моя фотография, завернутая в пожухлую от дождей пленку. Старая фотография шестидесятых годов, когда я, как все, носил длинные волосы и бороду. Музыка из моей «Немой музы» звучит из прикрытого пленкой магнитофона. В стеклянных банках горят свечи.